Тут Генри разволновался, а она ему сказала, как рада тому, что я наконец выхожу замуж, ведь мне так не везло – стоило мне с кем-то обручиться, как с моим женихом тут же что-нибудь да случалось. Что например, спросил Генри. Дороти сказала, что парочка женихов попала в психиатрическую лечебницу, один из-за долгов застрелился, а об остальных теперь заботятся исправительные учреждения. Генри спросил, что их до этого довело, а Дороти ответила, что моя расточительность, и она очень удивлена, что Генри об этом ничего не слышал, ведь мне достаточно сходить с каким-нибудь биржевым маклером на ланч в «Ритц», и на следующий день рынок обваливается. А еще она сказала, что не хочет ни на кого наговаривать, только за день до того, как рухнула немецкая марка, я как раз ужинала с одним крупным немецким бизнесменом.
Я чуть с ума не сошла, но велела Дороти держать Генри в квартире до тех пор, пока я не приеду и сама ему все не объясню, а потом ждала у телефона, пока Дороти спросит у Генри, может ли он немного подождать. Через минуту Дороти вернулась и сказала, что в гостиной никого нет, но если я сейчас побегу на Бродвей, то наверняка увижу, как Генри с ураганной скоростью мчится на Пенсильванский вокзал.
Мистеру Монтроузу я сказала, что мне во что бы то ни стало нужно найти Генри. Сказать, что мы покинули «Примроуз» поспешно, значит не сказать ничего. Мы примчались на Пенсильванский вокзал, и я едва успела вскочить в поезд до Филадельфии. А мистер Монтроуз стоял на перроне и нервно грыз ногти. Я ему велела возвращаться в отель и ждать моего звонка.
В поезде я нашла Генри, сидевшего с совершенно убийственным выражением лица. Увидев меня, он съежился чуть ли не вполовину. Я села с ним рядом и сказала, что мне стыдно за его поведение, и если его любовь не выдержала даже той крохотной проверки, которую устроили ему мы с Дороти, я с ним даже общаться больше не желаю. Еще я ему сказала, что если он не может отличить настоящий изумруд от безделушки из дешевой лавки, ему самому должно быть стыдно. А если он считает, что любые белые бусинки – это жемчуг, то нечего удивляться тому, что он не умеет разбираться в женщинах. И тут я расплакалась – из-за того, что Генри так легко отказывается от своих чувств. Он пытался меня утешать, но до самого Ньюарка я была безутешна. А когда мы Ньюарк проехали, Генри сам разрыдался, а когда мужчины плачут, мне их так жалко становится.
Поэтому я его простила. Так что, как приеду домой, надо будет все немедленно вернуть в «Картье».
Потом я объяснила Генри, как хочу, чтобы наша жизнь была наполнена истинным смыслом и чтобы мир наконец стал лучше. А еще я сказала, что он так хорошо разбирается в кинематографе, так хорошо понимает, что в нем безнравственного, что ему самому необходимо заниматься кино. Такой человек, как он, просто создан для того, чтобы снимать высоконравственные фильмы, и только он может всем показать, что же это такое. Генри это ужасно заинтересовало – оказывается, он никогда не думал о кинематографе с этой точки зрения. Я ему сказала, что мы можем попросить мистера X. Джилберта Монтроуза писать сценарии, он будет проверять их на предмет нравственности, а я буду играть главные роли, и мы будем создавать настоящие произведения искусства, очень высоконравственные. Когда мы подъезжали к Филадельфии, Генри сказал, что вообще-то он согласен, только мне сниматься не следует. Но я ему сказала, что встречала женщин из общества, которые пытались сделать карьеру в кинематографе, и полагаю, что это не нарушает никаких устоев, так что мне удалось уговорить его даже на это.
Приехав к Генри в поместье, мы обо всем рассказали его родственникам, и они пришли в восторг. Потому что после войны они никак не могли придумать, чем заняться. Сестра Генри сразу же ухватилась за эту идею и сказала, что будет заниматься на студии парком машин. А матушке Генри я даже пообещала, что она будет сниматься. Думаю, иногда можно будет вставлять один-два крупных плана с матушкой Генри, потому что в любом фильме должно быть что-то смешное. Отцу Генри я пообещала, что мы привезем его на студию, чтобы он полюбовался на всех актрис, и у него чуть не случилось очередного рецидива. Потом я позвонила мистеру Монтроузу и предложила ему встретиться с Генри и все обсудить, а мистер Монтроуз сказал: «Благослови вас господь, дорогая моя!»
Когда все говорят, что ты – луч солнца, начинаешь понемногу верить в то, что людям общение с тобой приносит только счастье. Единственное исключение – мистер Эйсман. Когда я вернулась в Нью-Йорк, прочитала все его каблограммы и узнала, что он прибывает на «Аквитании» на следующий день. Я встретила его в порту, отвела на ланч в «Ритц» и все ему рассказала. Он ужасно расстроился: ведь вышло так, что только он расширил мой кругозор, как я тут же решила выскочить замуж. Но я ему сказала, что он может мной гордиться, потому что я стану женой знаменитого Генри X. Споффарда, и когда он будет встречать меня в «Ритце», я буду с ним раскланиваться, а он будет показывать на меня своим друзьям и рассказывать им о том, что это именно он, Гас Эйсман, помог мне стать такой. Это очень обрадовало мистера Эйсмана, потому что, в конце концов, его друзья – люди не моего круга, и что бы он им ни сказал, в моем кругу об этом не узнают. Так что, думаю, мистер Эйсман, может, и огорчился, но он не мог не испытать облегчения – ведь чего ему стоили одни мои походы по магазинам.
Читать дальше