Елена Арсеньева - В пылу любовного угара

– Тише, отец Игнатий, тут же часовой рядом, – прошипел шепотом Петрусь.

Но было поздно – часовой оказался уже около них, выставил автомат:

– Руки вверх! Эй ты, – теперь он смотрел на Петруся, – сдай оружие! Быстро отдавай! Кто вы такие? Ваши документы…

Петрусь сунул было руку за пазуху, но часовой навел на него автомат и заставил опустить руку:

– Нет, стой! Пускай с вами разберется лейтенант. Пошли в будку, ну…

Он пинками вытолкал из-под брезента отца Игнатия. Лиза и Петрусь стояли с поднятыми руками. Лиза пыталась понять, что происходит, хотя и так все было вполне очевидно, что тут понимать-то, но не могла. Ни единой мысли не было в голове, только клубилась тьма отчаяния.

Они вышли из-за брезента. Несколько солдат с автоматами бросились к ним.

Старик снова упал. Часовой требовал встать, отец Игнатий бормотал, что у него припадок… Подбежали двое солдат, пытались его поднять, он не давался, уворачивался с каким-то молодецким проворством. И лицо его вдруг словно бы помолодело.

Мост задрожал – это первые машины пошли по нему.

– Лежать! Застрелю! – кричал часовой.

Отец Игнатий, словно нарочно, словно вызывая его на выстрел, то ложился, то вскакивал.

«Он сошел с ума», – тупо подумала Лиза.

– Идите к перилам! – закричал подбежавший солдат, сильно толкнув ее автоматом.

Петрусь бросился было на помощь, но его не подпустили:

– К перилам! Пошел!

«Нас убьют там, – внезапно поняла Лиза. – Пристрелят и сбросят в воду!»

И в ту же минуту отец Игнатий вскочил, кинулся прочь от перил. Машины приостановились одна за другой: наверное, при выезде образовался затор.

Часовой вскинул автомат, но снова опустил его. Лицо у него было испуганное, но он почему-то не стрелял в отца Игнатия, и Лиза наконец поняла почему: да ведь мимо шли машины с боеприпасами! А попади пуля в грузовик, в его мотор… Ведь мост взлетит на воздух! И еще в мгновенном прозрении она поняла, что отец Игнатий именно и старается сделать так, чтобы охранники потеряли головы, чтобы открыли по нему стрельбу. Но наперерез уже бежал офицер, крича:

– Не стрелять!

Голос его таял в реве моторов, но охранники поняли, опустили автоматы.

Отец Игнатий обернулся. Кажется, он понял, что стрелять в него не будут. Лицо его выражало теперь покорность судьбе, стало отрешенным.

И вдруг он рванул на груди свое старое, тяжелое пальто.

– Господи, прими душу мою грешную! Господи, прости! – выкрикнул он тонким голосом, и Лиза увидела странную связку тяжелых предметов на его груди. Это были гранаты… отец Игнатий схватил одну из них…

Лиза обернулась к Петрусю, и тут же полыхнуло за ее спиной, и она ничего не успела увидеть, только его глаза, которые так напоминали глаза ангела смерти…

Надо отдать должное Эдику – он и в самом деле был востер, и реакция у него оказалась отменная, как у фехтовальщика.

– Рая! – заорал он как безумный и, выскочив из-за стола, перехватил Алёну, рванувшуюся было к пистолету – подобрать. Впрочем, она тут же одумалась и остановилась, так что Эдик напрасно старался и стискивал ее в объятиях.

Рая, которая, само собой, подслушивала под дверью, влетела в кабинет – да так и ахнула, уставившись на пол.

– Он выпал из ее сумки! – крикнул Эдик. – Зови свидетелей! Скорей! Кого угодно!

Рая снова выскочила за дверь. Слышен был ее топот по коридору.

Черт побери! Проклятая «беретта»… Алёна начисто о ней забыла. Начисто забыла, что собиралась еще вчера выбросить ее в мусорный ящик, да так и оставила в сумке. Вот и дооставлялась!

И что теперь делать? Да ничего.

– Не держите меня так крепко, – брезгливо сказала Алёна, передергивая плечами. – Я и так верю, что вы роковой мужчина. Тише, я не собираюсь спасаться бегством. И пистолет не собираюсь поднимать. Что я, сумасшедшая, что ли, чтобы его в моей сумке нашли? А так – на полу лежит, ну и лежит… Я не я, и бородавка не моя! – И она неуместно хихикнула, вспомнив Марину и Тома Сойера.

– Какая бородавка? – оторопело спросил Эдик, разжимая руки, но Алёна не удостоила его ответом.

– Вы сейчас меня шантажировать станете? – спросила она безразлично. – Мол, если я не отступлюсь от истории, которую вы заварили, то вы перемажете меня всей грязью бытового мира, а если отступлюсь, то отпустите меня восвояси… Так, да? И еще, конечно, потребуете, чтобы я взялась убедить журналистку из «Карьериста», чтобы она не писала больше ничего о музее и предоставила событиям развиваться их чередом. Верно? Однако в таком случае вы совершенно напрасно подняли шум. Подобные вещи надо решать тет-а-тет, а не при свидетелях. Но Раю уже не остановить, теперь сбежится народ, и вы, само собой, хотите или не хотите, должны будете поднять шум насчет пистолета и таким образом утратите средство мною управлять и меня остановить.