Сергей Морозов: Офицер. Сильные впечатления

Когда Маша услышала в трубке знакомый, с мягким восточным акцентом голос секретаря Джаффара, записанный на телефонный автоответчик, она кратко продиктовала:

— Это Маша Семенова. Я бы хотела поговорить с Джаффаром об известных ему лицах…

Ей недолго пришлось ждать ответного звонка, но за эти несколько минут она постарела на несколько лет. Впрочем, она была полна такой решимости опрокинуть все преграды, что, если бы потребовалось, была готова выучить арабский, принять ислам и даже пойти семьдесят седьмой наложницей к какому-нибудь шейху. Хвала Аллаху, ничего этого не потребовалось.

— Джаффар приглашает вас на свою пресс-конференцию, — сказал ей секретарь и, помедлив, присовокупил:

— Ему известно, что вы не желаете зла многострадальной чеченской земле.

Пресс-конференция почему-то проходила в огромном номере шикарного отеля, расположенного в пяти минутах ходьбы от Кремля. Вполне возможно, что журналистов было решено собрать именно здесь, чтобы, зачитывая информационное сообщение о положении на Кавказе (больше похожее на политическую декларацию), Джаффар имел возможность делать красноречивые жесты в сторону цитадели Государства Российского.

Маша была достаточно опытна, чтобы понимать, что добросовестность, с которой она внимала почти актерской декламации хозяина, не есть напрасная трата времени. За витиеватой восточной вязью слов и риторическими лозунгами она должна была отыскать потайную дверцу смысла, за которой могло храниться нечто, значившее для нее больше, чем все сокровища мира, — весточка о любимом мужчине.

На Джаффаре была просторная шелковая рубашка. На запястье золотой браслет. Между пальцами четки.

Он говорил о провокациях против мирного населения — и указывал на Спасскую башню. Он говорил о провокациях против федеральных войск — и указывал на колокольню Ивана Великого. Он говорил о провокациях против журналистов — и указывал на Дом правительства с трехцветным флагом на куполе.

Подобно пророку в святой книге, он вещал не от своего имени, а от имени и по воле того, кто его послал.

— У нас есть силы и средства дать отпор агрессору, — говорил он. — Чтобы отстоять свою свободу, мы готовы на все. Мы заставим считаться с нами. Наше дело правое. Мы заставим выполнить все наши требования. Российские власти будут вынуждены отказаться от политики ультиматумов и угроз. Мы достаточно сильны, чтобы добиться освобождения наших товарищей. Смерть одного нашего бойца будет стоить жизни десяти нашим врагам… Но мы готовы, — продолжал он после многозначительной паузы, — чтобы продемонстрировать нашу добрую волю, отпустить с миром шестерых оккупантов, захваченных в плен с оружием в руках… В наших руках находится достаточное количество пленных российских военнослужащих, в том числе и весьма высокого ранга, чтобы режим, называющий себя гуманным и демократическим, позаботился о том, чтобы все они вернулись домой живыми…

Ответы на вопросы, которыми засыпали его журналисты, были такими же многословными и такими же неопределенными.

В продолжении пресс-конференции Джаффар несколько раз бросал взгляд на Машу, но та сидела молча и не задала ему ни одного вопроса.

Когда секретарь объявил, что аудиенция закончена, и журналисты начали расходиться, Джаффар подошел к Маше и мягко взял ее под локоть.

— Слышал, вам пришлись по душе наши народные танцы, Маша? — сказал он.

Маша остановилась, но по-прежнему молчала.

— Вы, кажется, хотели со мной о чем-то поговорить? — спросил Джаффар.

Заметив, что он покосился на ее оператора, который ждал в дверях, она сделала оператору знак, чтобы тот оставил их наедине.

Джаффар заботливо усадил Машу в кресло с малиновой парчовой обивкой и резными подлокотниками, а сам сел в другое. Вошел секретарь и поставил на разделявший их столик крошечные кофейные чашки и серебряный кофейник.

— Вы прекрасно выглядите, Маша, — сказал Джаффар, наливая ей кофе. — Беременность вам к лицу.

— Спасибо, — сдержанно кивнула она.

— Вы встречались с нашим другом в тюрьме? — напрямик спросил он.

— Да. Но, к сожалению, военная цензура запретила это интервью к эфиру.

— Наш друг находится в большой беде, — вздохнул Джаффар. — Надеюсь, он не пал духом. Это было бы не удивительно. В таких условиях…

— Он был замкнут и выглядел очень усталым, но мне показалось, он ни в чем не раскаивается.

— Ему не в чем раскаиваться. Он сражается за свободу своей родины… Впрочем, у каждого человека существует свой предел прочности. Если человек томится в неволе, если он оторван от близких людей, от жены, от ребенка…