Макс Монэй: Тело Кристины

А дальше все было еще забавнее, потому что это он вместо меня скатал шарик из моего смертного приговора и он, маниакальный трусишка, паникер, вскарабкался на узкий и скользкий парапет своей боли, чтобы забросить как можно дальше в пространство бумажный комочек смертоносной ненависти.

Если бы в тот момент моя жена была на крыше, к количеству самозваных трупов в моей профессиональной практике прибавилось бы одно настоящее убийство.

Владимир угрожал врачам «скорой», что он подошлет к ним на разборку пять, шесть, десять своих братков, если они без анестезии переложат меня на носилки на высоту одного метра над землей.

Когда я очнулся, Владимир был рядом. По левую руку. По правую руку сидела моя жена.

Пустота сидела у меня по правую руку.

А вот я уже в собственной квартире, в комнате, которую я занимаю четвертый год, в моем бывшем кабинете, куда приволокли, к случаю, пыльный матрас. Они правильно рассудили, что приход в сознание на высоте супружеского ложа вызвал бы только дополнительные проблемы.

Это все Владимир, это он догадался.

Как хороша была моя жена, склоненная надо мной и с наигранным беспокойством блестяще изображавшая трепетную тревогу. Ее губы дрожали.

Боже мой, ее губы дрожали!

Владимир, перед тем как ему пришлось удалиться по велению своего природного такта, успел послать мне дружеский упреждающий взгляд. Он правильно понял, в чем дело. Нас на мякине не проведешь.

Это был последний раз, когда я его видел.

Тогда наедине с женой я почувствовал себя еще более одиноким, чем придурок Робинзон на своем необитаемом острове. А надо было говорить, надо было заговорить с этой адской бездной, которая изрыгала мне в лицо подлые слова любви.

Чтоб она знала, проститутка.

— Чтоб ты знала, грязная шлюха.

Чтоб она проваливала отсюда, потому что она не любит меня.

— Вали отсюда. Ты мне отвратительна.

— О чем ты, любовь моя!

— Я говорю тебе, я все знаю. И про суши, и про лошадей, и про обман… ты самая красивая шлюха из всех, какие только бывают на земле.

— Спасибо.

— Всегда рад помочь, мадам.

Она встала, гордая, как разоблаченная преступница, и сказала как выдохнула:

— Браво. Ловкий муженек.

Очень ловкий, на уровне плинтуса.

Вот и все. Именно так все это и произошло до мельчайших подробностей. Клянусь своей мамочкой.

Ну, конечно, сугубо с моей точки зрения.

В данный момент я истекаю кровью сразу в трех местах. И все разные. Во-первых, она хлещет из плеча, которое ярко-алого цвета из-за рваной раны. Вторая рана — от бедра до подмышки — в правом боку. Она менее глубокая, но не менее кровоточащая.

Мой язык ко всему прочему, кроме гемоглобина, выделяет еще и желтый сладковатый гной, по консистенции что-то среднее между костным мозгом и взбитыми яйцами.

Из-за всего этого на полу творится бог знает что — адское месиво, кровавые помои. Остается только добавить, чтоб вы знали, что я только что получил хорошую взбучку.

Там, за дверью, оказался кто-то очень вне себя, который как раз меня поджидал. Сто пятьдесят кило в полном бешенстве по совершенно необъяснимым для меня причинам. Центнер с половиной, который дышал злобой и ненавистью и благоухал прогорклым маслом из дешевого ресторана. Десятки тысяч калорий в комплекте из красного х/б, закапанного жиром.

Крупная сеть ресторанов быстрого питания должна сменить логотип.

С осколком в руке, с полной уверенностью в себе, я открыл дверь без тени страха и сомнений. Так, будто страх, вызываемый постоянно в одно и то же место, к одному и тому же клиенту, восстал и не приехал на вызов. Против такого моржа никакие другие тактики невозможны, как только броситься напролом в самую гущу. Я тут же рассек ей ляжку, с первого удара.

Продолжение было не таким героическим, как хотелось бы, потому что меня быстро обезоружили и обратили это преимущество в свою пользу.

Не самый лучший эпизод в моей жизни, точно вам говорю.

Допустим, я позволил ей продырявить себя немножко, признаю, мне больше нет смысла утруждать себя враньем.

Чтобы быть честным до конца, я здорово пожалел об этом в ту же секунду, потому что мне стало очень больно.

Да-да, и боль была впечатляющая.

Еще немного, и я потерял бы сознание.

Выведенный из себя ее нападением, я убрался восвояси, хлопнув ей дверью по носу. Невежливо, конечно, но за что боролась, на то и напоролась. Питер Пен сделал мне замечание по этому поводу. Он считает, что подобное отношение к даме недопустимо, оно недостойно настоящего игрока в шахматы.