Грегори МакДональд - Флетч & Co

Женщина выключила телевизор, и теперь на кухне грохотал лишь танк, преодолевающий препятствия на полу, с криками дрались двое детей на полу да вопил ребенок поменьше, посаженный на драную подушку у стены.

— Ронни, — обратилась женщина к вопящему мальчишке, — перестань орать, а не то получишь по зубам. Угроза действия не возымела: вопли продолжались.

— У вас есть машина? — спросила женщина Флетча.

— Да. Вы — Нэнси Фарлайф?

— Он приехал к тебе? — полюбопытствовал мужчина.

— Да нет, ему нужен ты, Том. Насчет какой-то работы.

— Я приехал к вам обоим, Нэнси. Я из газеты.

— А-а-а, — протянула она. — Насчет убийства отца. — На ней была широкая, землистого цвета юбка и зеленая, в грязных пятнах, блуза. Белые, не знающие загара руки и ноги, обвислый живот, волосы, висевшие слипшимися прядями. — Сказать мне вам нечего, но нужно кое-куда съездить.

— Я вас отвезу.

— Наша машина сломалась, — пояснил, не отходя от стола, мужчина. — Разбилась. Kaput. Порушилась.

— Мне следовало съездить вчера.

— Да, да, — покивал мужчина. — Принести Бобби благую весть.

— Присядьте, — Нэнси сбросила со стула на пол стопку газет и телефонный справочник. — Я только переоденусь. — Она оглядела свою одежду. — Том, стоит мне переодеваться?

Ребенок на подушке перестал плакать. На его лице появилось решительное выражение.

— Будь всегда в одном и том же, дорогая.

Решительный ребенок поднялся с подушки. Пересек кухню. Схватил танк и вышвырнул его в окно.

Теперь трое детей орали и дрались друг с другом. Наиболее эффективным средством борьбы они полагали вырывание волос. При удачном результате крики становились пронзительнее.

— Я только переоденусь, — решила Нэнси.

Флетч выглянул в окно кухни. Во дворе танк атаковал сломанную детскую коляску.

— Чух, чух, чух, чух! — пыхтел Том Фарлайф. — А теперь паровозик подходит к тоннелю. Открываем тоннель! — Ребенок открыл рот, Том отправил в него ложку пюре. — Отлично. Чух, чух, чух, чух. — За первой ложкой последовала вторая. Миска уже практически опустела.

— Социальная защита! — процитировал Флетч. — Тротуары города! Дорога без жалости! Ограбленные старушки!

— Ага! — Ребенок доел пюре, и Том вытер ему рот заскорузлой тряпкой. — Вы знакомы с моими стихами.

— Вы называете их поэзией насилия?

— Именно так! — Том вытащил ребенка из высокого стульчика и осторожно опустил на пол.

Подошел к самому младшему из детей, лежащему в пластмассовой колыбельке у самой плиты. Принес его вместе с колыбелькой, поставил ее на стол.

— Ваши стихи не такие, как у всех.

— Да, не такие. — Том пытался открутить крышку бутылочки с молочной смесью. — Почему бы вам не назвать их прекрасными?

Он передал бутылочку Флетчу, тот справился с крышкой и вернул бутылочку Тому.

— Подходит ли к ним эпитет «прекрасные»? — спросил Флетч.

— Почему нет? — Том закрепил на бутылочке соску. — Чух, чух, чух. — Младенец открыл рот. Том вставил в него соску. — В насилии есть красота. Она привлекает людей.

Держа бутылочку у рта младенца, Том посмотрел на пол, где возились и дрались уже четверо его детей. У одного из царапины на руке текла кровь. Второй заработал свежий фонарь под левым глазом.

— Потому-то у меня так много детей, — продолжил Том Фарлайф. — Посмотрите на их ярость. Разве она не удивительна? Ничем не сдерживаемое насилие. Я жду не дождусь того времени, когда они станут подростками.

— Возможно, ваши мечты осуществятся. И сколько из них, по-вашему, выживет?

— Вас тоже влечет насилие.

— Не то чтобы очень.

— Вы смотрите футбол?

— Да.

— Разве футболисты не насильники? — Ни у одного мужчины Флетч не видел таких мягких, пухлых рук. — Человека окружает насилие. Вот этот инструмент человеческого общения, — Фарлайф указал на телевизор, — каждый день обрушивает на нас больше насилия, чем большинство людей видит за всю жизнь. Не на экране, а наяву. Почему нас так тянет к насилию?

— Насилие завораживает, — ответил Флетч. — Людям хочется смотреть на насилие, обрушивающееся на других. Наверное, потому, что они представляют себя в роли насильников.

— Красота. Завораживающая красота насилия. Абсолютная ирония. Почему ни один поэт до меня не узрел этого?

— «Узкие, перетянутые поясом бедра, располосованные автоматным огнем. Каждая пуля, рвущая кожу, выворачивающая плоть, отбрасывает тело, отрывает его от ног. И вот идеальный воин кланяется своей смерти, поворачивается и падает», — процитировал Флетч.