Владимир Колычев: Волчица нежная моя

Спелов подошел к Лопахину, предъявил удостоверение личности.

– Я здесь как частное лицо, – признался он. – Возможно, мы не станем тебя сдавать, скажем так, в руки правосудия.

– А что такое?

– Мы следили за тобой, Лопахин, видели, как ты со своим другом Окуловым на «Газели» выехал, вот, Михаила Викторовича, предупредили, поэтому он и не дался вам в руки. А вы убивать его ехали.

– Не знаю ничего! – От нервного перенапряжения у Лопахина задергалась правая щека.

– Я тебя видел, Вадик, – с усмешкой сказал Гордеев. – Как ты из машины выпрыгивал, видел. Окулова взяли, а ты сбежал. Окулов тебя не сдает, а почему? Потому что ты сам его сдать можешь. Кто-то в Сотникова стрелял?.. То-то же!

– А кто в Сотникова стрелял?

– Тот, кого ты, Вадик, попросил, тот и стрелял.

– Я попросил?

– Ты.

– Нет!

– Да!

– Никто ничего не докажет!

– Зря ты так думаешь, – покачал головой Гордеев. – Сотников видел киллера. В лицо не разглядел, а фигуру запомнил, как он двигается, знает. Хочешь, я Сотникову позвоню? Он подъедет, посмотрит на Окулова, понаблюдает за ним со стороны. Вдруг узнает?

– Да пошел ты! – как от сильной зубной боли, скривился Лопахин.

– Понятно. В том, что ты признался, понятно, а звонить Сотникову или нет… Звонить?

– Не надо! – Лопахин опустил голову, в бессильной злобе сжимая кулаки.

– Значит, Окулов стрелял?

– Стрелял.

– Ты его попросил?

Лопахин дернулся изнутри, как будто пиропатрон в нем взорвался, вскинул голову, полоснул Гордеева лютым взглядом.

– Он сам предложил, я согласился… Дураком был, поэтому согласился!.. Надо было, чтобы он тебя, гада, застрелил!..

– Я так понял, ты все-таки его об этом попросил!

– Лучше поздно, чем никогда! – Лопахин сказал громко, с вызовом, но почему-то опустил голову.

– Да нет, лучше никогда… – усмехнулся Гордеев. – Настя знала про ваши художества?

– При чем здесь Настя? – снова взвился Лопахин.

– А при том, что трудно быть замужем за идиотом! Хранишь ему верность, хранишь, а он гадит вокруг себя, гадит. Вокруг семьи гадит! Прибирайся потом за ним!.. Знала Настя, кто в Сотникова стрелял. Знала, кого за это посадить могут. За тебя, дурака, переживала… Я двадцать лет за ней бегал! Двадцать лет, как об стенку горох!.. Крепкую стену она поставила, гранитную, а ты взял ее и разрушил… Я летом к ней приходил, уже после того, как в Сотникова стреляли. И что ты думаешь?.. Она впервые уступила мне! Впервые за двадцать лет!..

Лопахин сорвался вдруг с места и, с дикой злобой сжимая кулаки, бросился на Гордеева.

– Убью!

Но Спелов подставил ему подножку, и он растянулся по земле. Подниматься не стал, как лежал, так и забился в рыданиях, закрыв голову руками.

– Я искал человека, который меня подставил, и я мог найти тебя, – Гордеев нарочно говорил громко. – Настя это понимала, поэтому ей приходилось задабривать меня. Вдруг я тебя найду, но не удавлю!..

Рыдания становились все громче.

– Любила она тебя, утырка! Жалела!.. – продолжал он. – И меня задабривала… А ты знал это! Я спал с ней, а ты терпел!.. И кто ты после этого?

Лопахин стонал сквозь зубы, одной рукой он держался за голову, другой конвульсивно бил по земле.

– Она твою вину на себя взяла, чтобы мы от тебя, дурака, отстали! Она за тебя, идиота, сесть могла!.. Вот я и думаю, может, помиловать тебя, недоноска? Ради Насти!..

Увы, но щадить Лопахина никак нельзя. Многострадальный Насыр все еще под стражей, а Гордеев под следствием. Лавочка эта и сама по себе закрывалась, но неплохо было бы катализировать процесс.

– А-а! – Истошный рев подраненной птицей взметнулся в небо, расправил побитые крылья и закружил над местом.

Но расправил крылья и сам Лопахин. Как будто подъемная сила оторвала его от земли, поставила на ноги и швырнула на Гордеева. Глаза безумные, рот перекошен, на губах пена… Спелов и в этот раз успел отреагировать и сбить его с ног, но Лопахин снова поднялся и с той же безумной яростью кинулся на врага. Его снова уложили, на этот раз скрутили по рукам и ногам, но даже в безнадежном положении он рвался к Гордееву.

– Убью!.. Убью!.. Убью!.. – Эти угрозы звучали, как заклинания.

Даже когда Лопахину заткнули рот, Гордеев слышал их.

Он велел везти безумца в полицию. Нельзя оставлять на свободе человека, который не просто желал ему смерти, а рвался убивать.

Сотников смотрел на него, как на сопляка, который вдруг неожиданно для всех перещеголял опытного, битого жизнью профессионала.