Тапёр закончил одну пьесы и начал другую. Озирский опустил веки — мол, можно говорить. Оксанка отпила ещё кампари. Шеф только сейчас ответил на её вопрос.
— Да нет, Маш, я за рулём, да и устал сегодня. До дома потерпим…
Я через открытую дверь видел эстраду. Там плясала, щёлкая кастаньетами, блондинка с распущенными волосами. Мужики орали и свистели от восторга, потому что танцовщица была почти голая. Только на бёдрах у неё болтался узкий кожаный поясок с кисточками. Лифчик, правда, был — из крашеных птичьих перьев.
Мне стало противно, и я отвернулся. Опять принялся разглядывать Оксанку, то есть Марию Командирову. Не запиши она на диктофон Лёню Шахновского, не уломали бы мы сегодня Беловых…
— Всё в порядке? — тихо спросила Оксанка, глядя в бокал.
— Они сознались и согласились явиться с повинной.
Андрей хотел сообщить Оксанке, что погиб Падчах — её бывший муж и мой двоюродный дядя. Но сейчас молчал, не зная, как приступить к такому разговору.
— Всё кончено, Мари. Ты умница. — Шеф откровенно любовался своей агентшей. — Завтра поговорим.
— Но ты что-то скрываешь от меня, — прошептала Оксанка, разглядывая струи фонтана. — Их подруга сейчас в Москве?
— Нет, в Могилёв уехала, — сказал Андрей очень спокойно. Оксанка всё поняла, покосилась на меня. В её зрачках прыгали искорки. — Твой приятель в том же составе покатит, но уже без паровоза.
Андрей имел в виду, что, раз главного обвиняемого нет, но «паровозика»* на суде не предвидится. Но Лёне Шахновскому всё равно придётся чалиться за недонесение. Даже если он завтра во всём сознается, полностью выскочить не сумеет.
— А старики одни остаются? — Оксана наклонилась к зажигалке Андрея и прикурила. Сам шеф уже давно пускал колечки в сторону зала. У меня от усталости в ушах шумели волны, и шуршал под ветром песок.
— К ним старший сын завтра приедет, позаботится.
— А-а… — Оксанка чувствовал, что Озирский сказал ещё не всё, и крепилась из последних сил. Потом отодвинула пустой бокал. — Целый день на «горючке», допилась до чёртиков. На Каширку сейчас поеду, там хоть люди есть. А у меня в квартире ужас тихий…
Пачка сигарет «Пэлл-Мэлл» упала на мозаичный пол. Озирский быстро поднял её и отдал Оксанке.
— А я тебе сюрприз приготовил. Это будет главной наградой. Девочка Ота встретит своё двухлетие с мамой, в Москве. Только не падай в обморок и не задавай вопросов. Завтра всё узнаешь в подробностях.
Предупреждение оказалось не лишним, потому что «железная леди» покачнулась, словно её толкнули. Потом припала щекой к плечу Озирского, пряча дрожащие руки.
— Он… послушал тебя? Как удалось-то? Хоть коротко скажи, умоляю!..
— Я обещал тебе вернуть дочь, и сделал это.
Шефу, конечно, хотелось смыться из борделя в темпе вальса, пока нас здесь не застукали. Но бросать Оксанку в таком состоянии он тоже не мог.
— К сожалению, беседовать пришлось уже не с Падчахом. Оту согласился отдать Мохаммад. У него и своих детей шестеро, да ещё отцовских трое. После радостной вести легче воспринять горькую. Падчаха больше нет. Он погиб, вернее, умер от ран. Его мне вряд ли удалось бы уговорить. А Мохаммаду не до твоей дочери.
— Когда это случилось?… — Она быстро-быстро заморгала. Слёзы брызнули мне на руку тёплыми каплями, упали на лайкровые Оксанины коленки.
— Он был тяжело ранен двадцать второго апреля. Скончался в Москве, десятого мая.
— Ты всё это время знал? И молчал? Почему?
— Не хотел выбивать тебя из колеи. Теперь знай. — Озирский тяжело вздохнул. — Понимаю, как тебе больно, но помни о будущей встрече с Октябриной. До тридцать первого мая, её дня рождения, вы воссоединитесь. Надеюсь, в вашей квартире станет веселее. А сейчас мы поедем. Тебе я вызову такси. — Андрей положил ладони на плечи Оксанки, заглянул ей в глаза. — Падчах был и моим другом тоже. Спас мне жизнь. И я скорблю о нём. Вечная память…
— Он в Чечне был ранен? На войне? В бою? — не помня себя, лепетала Оксанка.
— Тише! — Шеф крепко сжал её руку. — Разумеется, там. Падчах всегда знал, как и за что погибнет. Он жил и умер героем. А ты возьми себя в руки, насколько это возможно. Больше нам здесь оставаться нельзя. Пойдём, — сказал мне Андрей и поднялся. Потом оторвал от себя руки Оксанки. — Пусти, мне некогда. Всё потом.
— Он так и не простил меня, — шептала Оксанка, уже не видя нас. Её большие глаза превратились в две синие от краски чёрточки. — Я чувствую, что не простил. И мы не встретимся даже за гробом. А Андрейка… О нём ничего не слышно? А о Миколе?
Читать дальше