Сергей Устинов: Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11

Адвокат, отдуваясь, с довольным видом откинулся в кресле.

— А ведь и об этом, молодой человек, мы, помнится, с вами беседовали при первой встрече. Я тогда напомнил вам, что мир состоит из мельчайших частиц, и пренебрежение малыми сими опасно, крайне опасно! Вам вот и в голову не приходило задуматься, как там отрезанный корешок арефьевского семейства, жив ли, и если жив, то чем. Пренебрегли, пренебрегли... А я — нет. Нашел, отогрел, накормил, можно сказать, отмыл от грязи, и теперь этот несчастный, с больной истерзанной психикой человек снова станет полноправным членом общества, богатым и независимым. Правда, для этого ему пришлось немного поработать... по специальности. Но он все сделал очень грамотно, я бы сказал, профессионально, за что и будет вознагражден.

Меня передернуло, и я, кинув взгляд на перевязанную свежим бинтом Колину левую руку, спросил:

— А зачем ваш полноценный член уже после всего сестру хотел зарезать, не знаете?

— Это уж не моего ума дело, — развел руками адвокат, — тут, наверное, что-то давнее, семейное...

— А что ж, я скажу, — неожиданно вступил Николаша, и я, впервые подняв на него глаза, смог оценить внешность этого человека. Дебелый мужчина, рыхлый, как весенний сугроб, с серым и нездоровым на вид пористым лицом в грязных проталинах, с которого в упор смотрели маленькие бесцветные глазки, словно размякшие прошлогодние окурки. — Я скажу, чего уж там. Когда я гнил на зоне, они все от меня отказались — маменька, папенька, сестренка тоже. Сами тут жировали на воле, а мне ни корки хлеба, ни носочка вязаного не прислали. Вычеркнули! Нет такого! Даже из квартиры выписали, последнего угла лишили! Эх, знали б вы, как я вас все эти годы ненавидел, вы бы тут поперхнулись вашими пирожными...

— Ну все, все, Николаша, успокойся, тебе нельзя много нервничать, — примирительно сказал Пирумов. — Теперь это в прошлом, у них ничего нет, а у тебя все есть. Смотри, — произнес он, любовно беря со стола какую-то вещицу: — Вот, например, золотая панагия, вся в драгоценных камнях, семнадцатый век. Да ей просто цены нет! А это, наоборот, век двадцатый, — адвокат протянул вперед ладонь, на которой лежала прелестная брошь из какого-то необычного материала: — Дендрит, платина, скань, работа Фаберже. Или вон, его же пасхальное яйцо с сюрпризом из коллекции императрицы Александры Федоровны — раз в несколько лет такое продается на Сотби... за несколько миллионов долларов. Ах, как все-таки покойный Глебушка умел все это находить! Мне никогда не удавалось... Вот только сейчас наверстал.

Несмотря на всю опасность нашего положения, мы с Веркой смотрели на стол, как завороженные. Но Пирумов уже, похоже, решил прекратить демонстрацию.

— Все, — решительно заявил он, прихлопнув ладонью по столу, — пора заканчивать собираться. А то что-то заболтались мы. Верочка, деточка, помоги.

Только тут я заметил на полу три здоровенных раскрытых чемодана, уже до половины заполненных. Верка, как сомнамбула, подошла к столу и под руководством адвоката довольно быстро уложила туда же остальное. Когда замки защелкнулись, Лев Сергеевич потер довольно руки и обернулся к Николаше, который так и стоял за его спиной с направленным, главным образом, на меня автоматом.

— Что ж, давай, Коленька, закругляйся и пошли. Опоздаем на поезд.

Я не знал, что конкретно стоит за этим «закругляйся», но в целом догадывался. Коленька криво ухмыльнулся, шагнул вперед, и в его правой руке возник огромный кривой тесак типа мексиканского мачете. Верка тихо завыла от страха и попятилась, а адвокат скорбно поджал губы и даже открыл рот, возможно, желая произнести нам последние напутственные слова, но не успел. Человек-сугроб левой рукой ухватил его за редкие волосенки на затылке, дернул голову назад и, как режут баранов, полоснул ножом по запрокинутому горлу.

Мне многое пришлось повидать в жизни, но когда черная дымящаяся кровь так ничего и не успевшего понять стряпчего хлынула на ковер буквально в нескольких шагах, меня настолько замутило, что я зашатался. Верку вырвало, а ее братик, небрежно отодвинув ногой крайний чемодан, чтоб не запачкался, процедил с усмешкой:

— Экие вы нежные... вольняшки.

И я вдруг увидел, что его погасшие, казалось, навсегда глаза светятся особым светом, виденным мною только несколько раз в жизни: когда приходилось брать маньяков и серийных убийц. Автомат, висящий у него на плече, все еще целился в меня, поэтому я боялся шевельнуться. Но Николаша приказал: