Вячеслав Денисов - Доклад Генпрокурору

Пащенко устал и тоже сел на мешок напротив. Через минуту его примеру последовал и Пермяков. Молчание продолжалось, Харин молчал, в тишине ангара говорил лишь Кряжин.

– Есть проверенная прокурорская мудрость, господин Харин. Не придавай значения тому, что живые пишут о мертвых, внимательно вчитывайся в то, что о живых писали мертвые. И сейчас я с уверенностью могу сказать, что причину смерти Павла Федоровича Оресьева я нашел гораздо быстрее, чем организаторов и исполнителей его убийства. Но разгадка этого – лишь миг между прошлым и будущим. Так где о н о?!

Кряжин вскочил, заставив Пермякова вздрогнуть, а Пащенко лишь вяло хлопнуть ресницами, и снова завис над Хариным.

– Где оно, Владимир Павлович? Здесь? – подойдя к фигурно выложенной стойке мешков, он ударил по ней кулаком. Из-под руки вырвалось облако серой пыли и осыпало рукав его голубой рубашки. – Или здесь?

Пылью окрасился его второй рукав, но теперь, чтобы убедиться в этом, Пащенко и Пермякову пришлось повернуть головы – Кряжин находился уже в другом углу ангара.

– Мне плохо... – прошептал Харин.

Отряхнув рукава, Кряжин внезапно успокоился и махнул рукой Пермякову – на улице искали дверь в ангар и никак не могли найти. Врачи и кто-то из прокуратуры, судя по разговору.

– Владимир Павлович, – сказал Иван Дмитриевич, – материал об избрании вам меры пресечения уже сегодня поступит в суд. Больное сердце и адвокаты не помогут. Ведь вас поместят в специализированную тюрьму. Для больных. Там у вас будет предостаточно времени, чтобы подумать о моем интересе к мешкам. Окажу вам услугу: я буду ждать ваших правдивых показаний до обеда завтрашнего дня. А сейчас склад будет опечатан.

Июнь заканчивался, и сибирский климат обещал в середине лета настоящее пекло. Кряжин смотрел на небо и с жалостью думал о Вадиме Андреевиче и Пермякове, которым придется здесь остаться.

– Ты правду говорил? – спросил Пащенко, едва «Волга» выехала за ворота. – Ты знаешь причину смерти Оресьева на самом деле или это проговорка?

Кряжин покачал головой.

– Я знаю наверняка. Но у меня нет главного. Исполнителей его убийства. Тот случай, когда логика остается на заднем плане развивающихся событий. Обычно есть исполнители, – посмотрев по сторонам, Иван Дмитриевич вдруг вспомнил. – Где Харин проживает, ты говорил?

– На Крылова, в центре. В двадцати минутах ходьбы от твоей гостиницы.

Кряжин покачал головой. Что-то в его планах срасталось, и терновский прокурор имел возможность в этом убедиться. Лицо «важняка» из Москвы светилось каким-то странным огнем и было загадочно, как никогда.

– Вадим, дай команду, чтобы этот склад не охранялся.

– Охранялся – ты хотел сказать? – удивился Пащенко.

– Я не оговорился, – отрезал Кряжин. – У склада не должно быть ни одного мента. Они должны быть за забором завода и с внешней стороны заводоуправления. Но в одном из цехов, откуда видно склад, через полчаса уже должна сидеть толковая группа оперов и не высовывать носа. Не жалей ментов, если нужно, объясни начальнику вашего УВД позицию по этому вопросу Генеральной прокуратуры. А сейчас знаешь что?... Ты меня накормить обещал?

Вадим Андреевич улыбнулся, но ответил на это предложение странно:

– Что за «о н о» на складе?

– Дерьмо, Вадим Андреевич.

– Спасибо за откровенность, Иван Дмитриевич, – на этот раз Пащенко обиделся. Парадоксально, но именно последний эпизод свидетельствовал об установившихся доверительных отношениях. – Почему не стал вскрывать и обнаруживать? – прокурор не удивлялся, он просто пытался понять ход мысли коллеги.

– А если его там нет?

И это был более чем исчерпывающий ответ.

В гостиницу Иван Дмитриевич вернулся, когда часы в ее холле показывали половину шестого вечера. Своей беспримерной дотошностью и скрупулезностью Кряжин удивлял не только следователей Терновской области, давно привыкших к подобным манерам, но и самого Пащенко. Казалось, следователь из Москвы точно знал, куда нужно идти на незнакомом заводе, что смотреть и какие выводы делать. Находясь в городе всего два дня, он управлял расследованием, словно занимался этим в Тернове всю жизнь. Со стороны могло показаться, что у него есть хороший советник в делах, и многие при возникновении этой мысли тотчас косились на Пащенко, однако тот сам не понимал, как можно впрячь в одну повозку коня и трепетную лань и при этом находиться впереди.

Кряжин успевал везде, меняя стиль разговора, его тон и направление. Все зависело от того, кто перед ним находился, и почти мгновенное распознавание существа собеседника у многих вызывало невольное удивление. В разговорах он ошибся лишь дважды. Когда стал прокачивать главного бухгалтера по принципу допроса в условиях активного сопротивления и на второй минуте разговора у того на глазах появились слезы и когда добрых полтора часа разговаривал со статистической учетчицей. Выбил у последней совершенно точные признания, именуемые в бытовой криминалистике показаниями «в цвет», а после выяснилось, что дама находилась в полуторамесячной командировке и по последним семи поставкам в Закавказье просто ничего не могла пояснить априори. Однако эти ошибки были лучшим доказательством того, что Кряжин на верном пути. Главный бухгалтер «поплыл» гораздо раньше, чем Иван Дмитриевич рассчитывал, и стал давать полный расклад по всей финансовой документации и госзаказа, и попутных перевозок. С ним можно было обойтись меньшими нервами, просто распахнув перед ним Уголовный кодекс, но Кряжин ошибся, и вскоре ему пришлось успокаивать главбуха, чтобы тот пришел в себя и начал выдавать ясные мысли.