Жаклин Уинспир - Незавершенная месть. Среди безумия

– Мы хотели сообщить вам новость, – ответил Макфарлейн, – и обсудить результаты, причем лично, а не по телефону.

Страттон пожал плечами:

– Кажется, теперь пищи для размышлений гораздо больше.

Мейси кивнула:

– У меня есть еще одна идея.

– Какая же? – Макфарлейн приподнял бровь.

– На опознание трупа приведите Кэтрин Джонс. Понимаю, слова доктора Лоуренса заслуживают доверия, и все же давайте проверим. Мне интересно, тот ли в морге человек, которого Кэтрин видела на собраниях и о котором мне рассказывала.

– Проверить не помешает. Спасибо, мисс Доббс.

– Джентльмены, благодарю за визит. Позвольте, я вас провожу.

Услышав, как открылась дверь, Фрэнки вошел в гостиную, Макфарлейн и Страттон обменялись с ним рукопожатием. Уже на пороге Макфарлейн предупредил Мейси, что позвонит, если снова потребуется консультация, хотя до окончания расследования ей все равно придется приезжать в Скотленд-Ярд.

Черная «Инвикта» поползла к воротам поместья Челстон. Мейси смотрела на красные хвостовые огни, постепенно уменьшающиеся в размерах.

– Идем, милая, погреемся у огня, – заботливо предложил Фрэнки и легко коснулся плеча дочери, словно опасаясь причинить ей боль.

– Не волнуйся, папа, со мной все в порядке.

Фрэнки, однако, вспомнил, как Мейси приходила в себя после возвращения с войны в 1917 году, и как совсем недавно, всего пятнадцать месяцев назад, после повторной поездки во Францию, едва не впала в депрессию. И хотя сейчас Мейси выглядела умиротвореннее, чем в прежние времена, отец зачастую предпочитал обращаться с дочерью осторожно, точно путник в темноте на незнакомой дороге.

Как иногда бывало по приезде из Кента, Лондон встретил Мейси холодом, вызванным не только температурой воздуха. Она любила свою квартиру в Пимлико, и все же в маленьком отцовском коттедже, как и вообще в Челстоне, ее окутывало тепло, навевавшее уют и покой. А еще там она не испытывала одиночества, там была нужна. Квартира находилась в полном ее распоряжении, в этих стенах Мейси могла делать все, что заблагорассудится, однако время от времени она улавливала так и не выветрившееся острое ощущение пустоты и необжитости, ту самую разницу между «жильем» и «домом». Конечно, квартира пока не была обставлена полностью, не хватало и элементов декора – например, вазы, которой восхищались бы гости, а хозяйка говорила бы в ответ: «О, это подарок, я сейчас вам расскажу…» В квартире еще не поселились истории, да и как они могли поселиться, если Мейси жила в ней одна. Здесь не было семейных фото в рамочках, любовно расставленных на каминной полке, как в гостиной отцовского дома. Фотографии действительно могли бы оживить квартиру, не только как память о близких или счастливых эпизодах прошлого, но и как зеркала, отражения любви, связывающей ее с самыми дорогими и родными сердцу людьми, – зеркала, которые подтверждали бы, что Мейси не одинока.

Она пошла на кухню и поставила на плиту чайник. Мейси не держала в квартире много еды, опасаясь, что продукты испортятся от длительного хранения. Кастрюльки супа, сваренного в воскресенье, ей хватало на несколько вечеров; иногда она приносила рыбу с картошкой, которую ела прямо из газетного кулька, не видя смысла сервировать стол. За исключением редких ужинов с Присциллой и ее семьей, Мейси постоянно находилась дома одна. Большую часть времени, правда, она не испытывала одиночества и чувствовала себя просто незамужней женщиной, свободной и независимой, с собственным доходом, даже когда размер этого дохода – или его временное отсутствие – заставлял по ночам крутиться в постели без сна. Мейси знала, что от дум, которые приходят в голову по ночам, не стоит отмахиваться. Если не уделить им внимания, они будут мешать, портить ясность мышления, искажать видение той или иной ситуации. Мысли, неотвязно движущиеся по кругу, высасывают силы, приводят в дурное настроение, а если ими не с кем поделиться, воображение раздувает их важность.

Сидя на полу у камина с расстеленным перед ней свежим номером «Таймс», Мейси выпила чашку чая и осознала, что ею владеет беспокойство. Она снова думала о человеке, который оказался вовсе не Стивеном Оливером. В какой-то степени Мейси смирилась с тем, что личность преступника вообще не установят. По всему видно, именно так и произойдет. Однако Мейси не отпускало любопытство: каково было душевное состояние этого человека, какие чувства зрели у него внутри несколько месяцев, предшествовавших отравлению собак. Более же всего Мейси интересовало, можно ли сойти с ума просто так, на ровном месте, только по причине изолированности от общества. Не это ли привело талантливого ученого за грань безумия? Возможно ли, что в отсутствие критериев «нормальности», которые обеспечивает полноценная жизнь среди людей, его суждения настолько извратились, что он перестал видеть разницу между хорошим и дурным, верным и ошибочным, между голосом и немотой? И если это действительно так, каков риск, что обычная женщина, занятая только своей работой и почти запертая в стенах квартиры, где живут одни воспоминания, тоже представляет окружающий мир в искаженном свете?