Елена Дарикович - Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

— Ва-а-ат-со-он!

Обернувшись, я похолодел… Холмс, который только что стоял в трех шагах от меня, исчез… и в смятении я не сразу его обнаружил. Он висел, ухватившись за ветку какого-то низкорослого куста, готовый в любой момент сорваться в страшную расщелину… Дальше я действовал как во сне. Распластавшись у края пропасти, я ухватил Холмса за загривок, потому что ухватить его как-то иначе мне мешали ветки куста. Сюртук его зловеще трещал у меня под рукою… Я застыл в нерешительности. Что было делать? Тянуть Холмса на себя я не мог, пока не перехватил его надежней, а возможности переменить руку не было из-за боязни вовсе его выпустить. Другой рукой я принужден был упираться в землю. Самая большая беда подобной ситуации — страх. Страх панический, когда ты в ужасе суетишься и только ухудшаешь ситуацию, или страх парализующий, когда и вовсе не в состоянии действовать. Оба эти страха расслабляют и ум, и волю. Необходимость требует победить страх в первую же минуту и действовать с чрезвычайным хладнокровием. Это опыт войны. Но откуда мне было взять хладнокровия, чтобы действовать осторожно и расчетливо. И тут мне помог сам Холмс.

— Спокойно, Ватсон! Я нашел опору среди корней и носком ботинка приостановил сползание, положение мое на ближайшую пару минут можно считать стабильным.

И он стал давать мне вполне дельные советы, но главное, он погасил первую и самую опасную искру отчаяния, которая могла погубить все. От его самообладания я быстро пришел в себя и сам разобрался в ситуации. Как это ни странно, Холмсу она представлялась гораздо более оптимистичной, чем мне. А мне она казалась практически безнадежной. Я чуть не взвыл от горя и ужаса, но, несмотря ни на что, заставил себя действовать. К несчастью, поверхность этого склона была сплошь покрыта мелкими осколками гранита. Ни подтянуться на ней, ни зацепиться за нее не было никакой возможности, только корни и редкие пучки травы были нашими союзниками. Кроме того, дополнительную угрозу представлял мой собственный изрядный вес. И тогда я предпринял единственное, что оставалось. В трех футах от меня кренился корявый ствол старой акации, той самой, за которую я, беспечный человек, так уверенно держался только полминуты назад, разглядывая пропасть. Изловчившись, я уперся в него ногой и передвинулся в небольшую ложбинку у себя за спиной. Положение мое от этого заметно упрочилось и дало мне возможность немного подтянуть Холмса. И он, цепляясь за корни, значительно приподнялся над краем пропасти, на короткое мгновение высвободил свою правую руку и уцепился за мою. Потом и левую… теперь он держался только за меня и я медленно подтягивал его. Наконец создались маломальские условия для последнего и самого главного действия. Тогда, собрав все свои силы, я рванул Холмса на себя. Маневр мой удался! И долгая, как вечность, минута наших судорожных усилий… увенчалась полным успехом! Мы были спасены!!! И Холмс получил теперь возможность подняться на ноги. Но ужас не сразу меня покинул. Наоборот, я, кажется, больше запаниковал. Требовалось срочно что-то предпринять, пока этот смертельный номер несколько утихомирил моего непредсказуемого друга. Потому дальше я действовал быстро и решительно в соответствии с тем, как понимал ситуацию. Поднявшись на ноги, я ухватил шатающегося у края пропасти Холмса, оторвал его от земли, как Геркулес Антея и взвалив на себя стремительно понес прочь от страшного места. Несмотря на свою кажущуюся худобу, легким он не был. Это была груда упругих мышц и тяжелых костей, но в тот момент силы во мне будто удесятерились. Не помню, как продрался я сквозь боярышник, не помню, как миновал замшелый камень и козью тропу. Остановился я только на дороге у «Малой развилки», так сказать, на исходных позициях, и лишь тогда, ослабив мертвую хватку, выпустил наконец свою тяжелую ношу и, рухнув на траву… потерял сознание.

Очнулся я оттого, что ощутил во рту восхитительный вкус бренди, и, не имея сил пошевелиться, лишь с трудом приоткрыл глаза. А Холмс, подвижный, как лис, отвинчивал-завинчивал пробку в походной фляге, размахивал своей трубкой, что-то говорил, что-то спрашивал, улыбался, хмурился, но я еще плохо соображал что к чему, пока наконец в моем мозгу не сложилась первая отчетливая фраза — «упадок сил в связи с тяжелым нервно-психическим срывом». Это я машинально поставил себе диагноз. Наконец, я сел, отобрал у Холмса флягу и, не отрываясь, выпил весь походный запас бренди. Лишь после этого я нашел в себе силы подняться на ноги. Молча, слегка пошатываясь, мы двинулись в обратном от замка направлении, пока не остановились под жестяной вывеской с изображением жутковатых серых пальцев. Из приоткрытой двери слышались гнусавые звуки волынки, топот подвыпивших завсегдатаев и тянуло лучшим, как мне тогда показалось, запахом на свете — запахом яичницы с колбасой.