Стивен Сейлор: Римская кровь

Я повернулся, чтобы еще раз заглянуть в пропасть — глубокую яму лунного света и тени, в которую свалился под конец Секст Росций, то ли по своей, то ли по чужой воле. Встав на колено перед перемычкой и положив на нее ладони, я бесцельно водил ими по косоугольной поверхности, почти совершенно гладкой, если не считать нескольких крохотных каменных крошек. И тут мне пришла в голову идея.

— Тирон, поднеси лампу. Сюда, держи ее как раз над оградой, чтобы я мог изучить ее получше. — Свет дрожал, и я поднял голову, чтобы увидеть, как побледнел Тирон, стоя в такой близости от края. — Если ты не можешь держать лампу твердо, то передай ее Руфу. — Тирон без колебаний отдал лампу. — Сюда, Руф, следуй за мной и держи лампу прямо над перемычкой.

— Не поцарапай свой нос, — сказал Руф, чувствуя мое возбуждение и отвечая шуткой. — И вообще, что ты там ищешь?

Мы дважды полностью обследовали перемычку. Безуспешно. Я встал и пожал плечами.

— Это была всего лишь идея. Если Секст Росций действительно совершил прыжок добровольно, то следовало бы ожидать, что сперва он наступил на перемычку и прыгал уже оттуда. Я рассчитывал, что на тонком слое пыли могли остаться какие-то отпечатки ног. Увы.

Я перевернул ладони и осмотрел их на свету: к выступам прилипла мелкая пыль, кое-где виднелись пятнышки каменной крошки, прилипшие к коже. Я уже был готов отряхнуть руки, когда заметил, что одно пятнышко разительно отличалось от остальных. Оно было более крупным и блестящим, с гладкими, острыми краями; при свете лампы оно казалось не бледно-серым, но красноватым. Я перевернул свою находку и увидел, что это вообще никакой не камень.

— Что это? — прошептал Руф, украдкой заглянувший из-за моей спины. — Это покрыто кровью?

— Нет, — ответил я, — но чем-то цвета запекшейся крови.

— Но вот это — кровь! — сказал Тирон. Пока мы с Руфом исследовали перила, он взял еще одну лампу и рассматривал балконные плиты, отступив от края на более безопасное расстояние. У его ног, настолько неприметные, что мы не заметили их прежде, виднелись капельки темной жидкости. Я опустился на колени и прикоснулся к ним. Кровь запеклась по краям, но была еще влажной посередине.

Я отступил назад и обозначил рукой прямую линию.

— Здесь, на балконном полу, пятна крови. Здесь, как раз перед ними, то место на перилах, где я обнаружил этот предмет, — я осторожно держал красный обломочек между большим и указательным пальцами. — И непосредственно под этим местом, прямо внизу, то самое место, где Секст Росций ударился о лестницу.

— Что это значит? — спросил Руф.

— Сначала скажи мне вот что: кто еще был на этом балконе сегодня вечером?

— Насколько я знаю, кроме Росции и меня, никого не было.

— Никого из рабов? Жены Росция?

— Думаю, не было.

— И даже Цецилии?

Руф покачал головой.

— В этом я уверен. Когда я принес ей новости, она отказалась даже близко подходить к этому крылу дома. Она приказала рабыням перенести тело Секста в ее святилище для очищения.

— Понимаю. Проводи меня теперь, чтобы я мог осмотреть тело.

— Но, Гордиан, — взмолился Тирон. — Что ты узнал?

— Росция не убивала отца.

Его лоб облегченно разгладился, потом омрачился внезапным сомнением.

— Но если он прыгнул сам, как ты объяснишь кровь?

Я поднес пальцы к губам. Тирон послушно замолчал, но он неверно истолковал мой жест: я суеверно целовал осколочек улики, который сжимал между большим и указательным пальцами, молясь о том, чтобы не обмануться.

Двери в святилище Цецилиевой богини были плотно затворены, но аромат фимиама и вопли рабынь проникали в коридор. Евнух Ахавзар стоял на страже и мрачно покачал головой, когда мы попытались пройти внутрь. Руф вцепился мне в руку и оттащил меня назад.

— Остановись, Гордиан. Ты знаешь, какой порядок заведен в доме Цецилии. В святилище богини нет доступа мужчинам.

— Если они только не мертвы? — огрызнулся я.

— Секст Росций, сын Секста Росция, востребован Богиней, — промурлыкала Цецилия. — Она призвала его к себе на грудь.

Я обернулся и увидел совершенно преображенную женщину. Цецилия стояла прямо, гордо откинув голову назад. Вместо столы на ней было просторное, падающее свободными складками платье ярко-голубого цвета. Ее волосы были распущены на ночь и ниспадали на плечи длинными, волнистыми локонами. С лица были смыты краска и румяна. Морщинистая и растрепанная, она тем не менее обнаруживала бодрость и решимость, каких я не замечал в ней прежде. Она не выглядела ни разгневанной, ни довольной встречей с нами, словно наше присутствие не имело никакого значения.