Олег Петров - Именем народа Д.В.Р.

Его и ране никто из «артельных», хотя их и прозывали спиртоносами, на горбе в паянных из жести бачках не таскал через границу. Грузили на китайской стороне бочонки со спиртом в товарняк, подмазав китайскую и родную таможню, и ехали эти бочонки до пригородной читинской Антипихи или до соседней с ней Песчанки, а там перегружались под покровом темноты на подводы. Поезд же в Читу, под бдительное око областной таможенной власти, приходил чистым.

Но теперь масштабы, как заковыристо выражался Гоха-депутат, конешно, были куда как обширнее: иной раз цельную теплушку железными бочками со спиртом набивали! И нынешний политический вес корешка Гохи не только в этом ощущался. В апреле восемнадцатого на разъезде Дарасун Филю прищучила железнодорожная охрана на краже одиннадцати мест багажа из поезда № 6, но дней через десяток отбрехался с помощью Гохи. Пронесло.

Подпольный промысел набирал обороты, требовались новые и новые сбытчики. Да и не мелкотня — оптовики солидные, чтобы уж как взял, так взял.

И тогда Гоха вспомнил о купце Бизине. До революции купчина активно участвовал в нелегальной продаже маньчжурского спирта, брал оптом большие партии, платил щедро. Гоха был уверен: деньжата у купчины водятся! Непонятно только, чего он тут, в дэвээрии остался, а не сбег в Маньчжурию, где жил бы себе! Хотя, откуда-то Гоха слыхивал, что старикан Бизин еще до революции и войны с германцем чего-то там с китаезами не поделил… Может, из-за того и сидит сычом в Чите? Выглядит плюгаво, но нет, не верится Гохе, что революционные вихри настолько растрясли старого делягу… Не могет быть, чтобы он не имел интереса в спиртовом промысле!

Увы, с копейкой у бывшего воротилы оказалось и в сам-деле не ахти. Однако быстро смекнувший о своем интересе Бизин многозначительно процедил Гохе, мол, старые связи никуда не делись, а, стало быть, иметь с ним, Бизиным, дело — польза для спиртовозов очевидная.

Разорившийся купец блефовал. Ныне чаяния и надежды спирт-компании оправдать он никаких возможностей не имел. Свержение самодержавия, приход Советов, а в большей мере полоса скандалов и коммерческих потерь, в которую Бизин попал еще до начала мировой войны, привели некогда могучего купца к краху.

Но Бизин был не так прост, как это представляли его шапочные знакомцы-спиртовозы. Долгая и бурная жизнь выявили в нем качества незаурядного психолога и ловца человеческих душ.

Бизин давно разглядел: Гоха — труслив и жаден, а посему недоверчив и нерешителен, Филя Цупко же — азартен. Неразборчив, хитер, себе на уме, но пристрой его к большому делу, дай жирный кусок, — пойдет до конца. Вот и ныне, прощупав уже не того деревенского увальня, а вчерашнего каторжника, старый пройдоха каким-то шестым чувством понял: с этим субчиком фарт может пойти! И фарт немалый, если под твердую руку молодчика взять…

В полуверсте от станции Песчанка, что в десятке верст к востоку от Читы, на пригорке, полого сбегающем к берегу голубой и спокойной Ингоды, расположился постоялый двор.

Высокий шест с пучком сена наверху, этот привычный знак для проезжающих, издалека привлекает внимание путников.

Место удобное — тракт рядом. От него к постоялому двору тянется наезженный отворот. Немало сельчан, маккавеевских, дарасунских, из еще более дальних деревень, Тыргетуя или Доронинска, карымчан или туринцев, в Читу добирающихся по надобностям своим, находит здесь ночлег.

Расклад самый подходящий: есть чем напоить-накормить лошадей, сохранить в целости на ночь поклажу, самим почаевничать да выспаться на полатях в сухости. И все это — за довольно сносную, по деревенскому кошельку, плату. А ранним утречком, отоспавшись, еще по холодку — в город.

Зимой постояльцев прибавляется. По реке, начиная от разбросавшего по крутым склонам сопок свои дворы Дарасуна и на семьдесят верст — до самой Читы, проходит санный путь. Известное дело, куда как выгоднее трактовой дороги — прямее, короче, без выматывающих животину подъемов и спусков через хребты. Лошадям намного легче по саннику двигать, по снежной глади, плотно и добросовестно заглаженной ветром. И как раз с руки получается завернуть в ранних сумерках на песчанскую заежку для ночлега.

Две добротных больших избы-пятистенки, просторный, всегда чисто выметенный, огороженный высоким дощатым забором двор. В глубине — амбар с окованной железом лиственничной дверью, баня, крытый дранкой бревенчатый сарай, приспособленный под конюшню, под навесом — духмяное сено.