Стивен Сейлор: Орудие Немезиды

— Известно, но не с вашей точки зрения, Марк Муммий.

Он вздохнул и скрестил на груди руки. Ему явно хотелось высказать наболевшее. Я уже говорил о том, что во мне есть что-то такое, что вызывает людей на откровенность, и они раскрывают передо мной свои тайны. Я отпил большой глоток вина, и придвинул сиденье к колонне, чтобы было на что опереться.

— Это произошло во время кампании, — начал он. — У Красса было шесть легионов, созданных на его собственные деньги. Он передал под мое командование два сенатских легиона, один из которых уже встречался в бою со Спартаком и был разбит наголову. Я думал, что мне удастся вернуть его боеспособность, но солдаты уже были крайне вымотаны, да и временем для этого я не располагал.

Спартаковцы наступали на Пиценцию с юга, в направлении Залива. Красс послал меня на разведку, желая получить сведения об их передвижении. Сказать по правде, он запретил мне вступать с ними в бой и даже завязывать мелкие схватки, но одна группа спартаковцев была отделена от остальных узкой долиной. Ни один разумный военачальник не преминул бы на них напасть. В разгар битвы пронесся слух, что Спартак заманил нас в засаду и к нему подходят на помощь главные силы. Слух этот был ложным, но ряды моих солдат охватила паника. Они дрогнули и побежали. Многие были убиты, многих взяли в плен и замучили до смерти. Многие, убегая, побросали оружие.

Красс был разъярен. И решил для примера другим проучить моих солдат.

— Я слышал об этом, — со вздохом заметил я, но Муммий тем не менее решил довести свой рассказ до конца.

— Децимация — казнь каждого десятого — старая римская традиция, хотя никто из моих знакомых не может припомнить ни одного случая за всю его жизнь. Красс, как вы знаете, падок до возрождения традиций добрых старых времен. Он приказал мне отобрать пятьсот человек, побежавших первыми, — нелегкая задача, когда солдат двенадцать тысяч. Эти пять сотен он разделил на пятьдесят отделений по десять человек в каждом. И солдаты тянули жребий. Один из десяти вытягивал черный боб. Так было обречено на смерть пятьдесят человек.

Отделения были построены кольцом вокруг каждой жертвы, которую раздели донага, связали руки за спиной и забили рот кляпом. Остальным девятерым вручили дубины. По сигналу Красса под барабанный бой началось избиение, бесчестное, бесславное и недостойное. Однако нашлись и такие, кто говорил, что Красс поступил правильно…

— Такие всегда найдутся! — заметил я, вспоминая одобрительные возгласы и кивки согласия при пересказах этой истории на римских рынках.

— Но вы вряд ли нашли бы хоть одного солдата, который бы так думал. Дисциплину, разумеется, поддерживать нужно, но ни в коем случае не убивать при этом римских воинов, не забивать их до смерти руками их же товарищей! Но я рассказываю вам об этом, чтобы Не просто излить свою горечь. Я подумал, что вы заслуживаете того, чтобы знать о судьбе Фауста Фабия.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы что-нибудь слышали о его судьбе?

— Я знаю только, что он не вернулся с войны. Из слухов, гулявших по Риму, я узнал, что он погиб в бою со спартаковцами.

— Нет. Красс каким-то образом ухитрился сделать так, что Фабий оказался среди солдат, отобранных для децимации. Вид голого человека, связанного и с кляпом во рту, ничего не говорит ни о его ранге, ни о положении. Когда началось избиение, я был вынужден смотреть на все это вместе с Крассом. В конце концов это же были мои солдаты, и я не мог от них отвернуться. Среди этих жертв оказался один, которому удалось выплюнуть изо рта кляп. Он принялся кричать о том, что произошла ошибка. Но на это никто не обратил внимания, я же подбежал туда, чтобы взглянуть на него ближе. Задержись я хоть на секунду, то бы его и не узнал, так как дубинки тут же изуродовали его лицо. Но я успел увидеть его достаточно отчетливо. То был Фауст Фабий. Вы бы видели его глаза! Он узнал меня, назвал по имени. Потом его свалили ударами на землю, раскроили череп и превратили его тело в кровавую массу, глядя на которую вообще нельзя было сказать, человек ли то был или нет. Какая страшная смерть!

— Не более страшная, чем смерть Луция Лициния или Дионисия. И, разумеется, не более страшная, чем судьба, уготованная рабам Красса.

— Пусть так, но умереть такой постыдной смертью римскому патрицию! Я в ужасе посмотрел на Красса. Он не обернулся, но я увидел довольную улыбку на его губах.

— Да, мне знакома эта улыбка. Выпейте вина, Марк Муммий. Ваш голос стал хриплым.