Людмила Милевская: Фанера над Парижем

— И что я сделала?

— Ты сказала, что зверски хочешь жрать, распечатала брикетик и сунула пластину в рот, а потом вдруг по магазинам умчалась, бросив меня у Кольки Косого прямо всю одну.

Вот что сообщила мне Маруся. И я, в нечеловеческих условиях, стоя на карнизе, сделала последнее открытие: интригу затеял Равиль, чтобы потом избавиться от Коровина и зажить свободной жизнью. Очевидно, такой жвачкой он пользовался, когда выходил в астрал для общения с духами.

Какой умница Равиль, раз разглядел во мне сильнейшего потенциального врага и подсунул жвачку, пропитанную психотропом. Уж он-то знал, кого надо срочно нейтрализовать или (на худой конец) дискредитировать. Выставив меня психически ненормальной, он рассчитывал поломать игру Лели, которая надеялась загрести жар моими руками, о чем она имела глупость ему рассказать.

Но Равилю не удалось вывести из игры мой ум. Мой ум не запугать никаким карнизом, не смутить никаким психотропом, бог знает как внедренным в жвачку, — однако, что же там было в народной мудрости после задницы с лабиринтами? Скажет мне кто-нибудь или нет? И долго ли протянет наш Турянский? А Коровин? Сколько осталось ему жить после того, как он завещал свое добро возлюбленному Равилю?

Из этой истории вытекают два вывода: любовь — глупость, а завещание — штука, которую мог придумать только нехороший человек.

Но когда же меня снимут с карниза?