Андрей Воробьев: Дело о продаже Петербурга

Первым утром Нового года Алексея разбудил звонок в дверь. Будто соседские мальчишки, решив пошалить, коротко нажали кнопку с утра пораньше и убежали, предвкушая, как сонные хозяева плетутся открывать беспардонным гостям, забывшим, что праздник уже окончен, а отнюдь не начинается заново.

Но звонок повторился, хотя так же коротко и неуверенно, как в первый раз. Алексей осторожно, чтобы не разбудить спящую Милу, высвободил руку из-под ее шеи и, накинув халат, на цыпочках пошел к двери. Про себя он решил, что, очевидно, нетерпеливая Юля Громова решила ни свет, ни заря похвастаться очередной раз своим избранником (конечно же, самым лучшим опером в мире!). Впрочем, это могли быть и Александрыч с Гущиным, для которых по старой ментовской привычке что день, что ночь — все одно. А пока есть возможность, Show must go on — праздник должен продолжаться. Что ж, друзья имеют право быть… хм… непосредственными. На то они и друзья. Еще спасибо, что не начали трезвонить, как при пожаре, или колотить в двери ногами, требуя немедленного общения. Как там было у Джерома К. Джерома? «Я терпеть не могу, когда кто-то спит в то время как я бодрствую…».

Нертов по дороге успел глотнуть полстакана сока, оставшегося на столе с новогодней ночи и сунуть в пасть вылезшей из другой комнаты Маши вчерашний бутерброд с бужениной. Ротвейлерша хоть и была не менее сонная, чем ее эрзац-хозяин, но угощение проглотила и, потягиваясь, поплелась следом (мол, порядок есть порядок. Гавкать попусту не буду, но новыми гостями поинтересуюсь обязательно).

Алексей сладко зевнул и, отперев замок, распахнул входную дверь настежь.

На лестничной площадке была Нина, а на ее руках сладко спал маленький Митя. Чуть позади них, пытаясь делать какие-то знаки глазами и обескураженно разведя в стороны руки, стоял Нертов-старший…

Конец