Эдуард Хруцкий - Тревожный август

Данилов брился в общежитии, благо там стоял кипятильник с горячей водой. Бритва шла с треском, как коса. Иван Александрович глядел на себя в зеркало, и грустно ему становилось. Все-таки беспощадная вещь время. Какие у него годы? Сорок два скоро, а вот и голова уже вся седая, и морщины. А впрочем, еще ничего, не так уж он плох. Крепкий пока. Только одышка появилась да головные боли.

— Хорош, хорош, — засмеялся за спиной Серебровский, — я тебе обещанное принес. На, владей. «Тройной». Только смотри. Мне Гостев говорил, что после коньяка он на первом месте стоит по вкусовым качествам.

— Врет твой Гостев. — Данилов крепко вытер лицо мокрым полотенцем.

— А ты пробовал?

— Было дело.

— Ну и как?

— Ты попробуй.

— Ты же знаешь, Ваня, что я только портвейн и пью.

— Аристократ. Твоя фамилия случайно не Юсупов-Серебряковский?

— Нет. Серебровский. Сумароков-Эльстон, — замначальника засмеялся, обнажив белоснежные зубы.

И Данилов еще раз подивился его характеру. Серебровский был человеком мягким, веселым и щедрым. И все эти качества он сочетал с огромным личным мужеством и знанием дела.

К машине они вышли вместе.

— Ну, Ваня, езжай в верха. Только по дороге крепко подумай, какие у тебя подходы к рынкам есть.

— А мне-то они зачем? Рынки — это Муштакова дело.

— Все равно подумай, об этом разговор будет. Мне сегодня верный человек в наркомате шепнул.

Начальник оглядел Данилова всего, от головок начищенных сапог до фуражки, и, ничего не сказав, полез в машину. Иван Александрович сел сзади, удобно откинувшись на широком сиденье ЗИСа. Шофер развернулся, и машина понеслась по полупустой Петровке, распугивая клаксоном-кукушкой редких пешеходов. Начинало темнеть. И сумрак этот был особенно заметен из-за светомаскировки. Дома глядели на улицу черными, ослепшими глазницами окон.

У Мосторга девушка-регулировщица опустила жезл, открывая дорогу знакомой машине. Начальник молчал. Молчал и Данилов. Он разглядывал улицы, не переставая удивляться. Правильно говорят: лицо города. Есть оно, это лицо. И меняется оно от настроения, от усталости, от горя. Москва выглядела усталой. И это не только темнота на улицах. В сорок первом, в августе, тоже окна завешивали и баррикады строили. Но тогда и женщин нарядных много было, и мужчины в светлых костюмах. А сейчас все в темном, все словно в одинаковой форме. Но все-таки было что-то еще, чего он никак не мог определить. И эта мысль мучила его, когда они шли по длинным коридорам горкома партии, мимо одинаковых дверей с фамилиями на табличках.

Да, здесь все изменилось. Последний раз он был в этом коридоре в конце октября сорок первого года, тогда горком больше походил на Смольный времен революции. А теперь тишина, солидность, как и положено столичному комитету Партии.

Они вошли в приемную, из-за стола им навстречу поднялся помощник, молодой человек в полувоенной форме, с кобурой на широком командирском ремне:

— Подождите, товарищи, у секретаря рабочие с «Серпа и молота», присядьте пока.

В приемной ждал уже один человек. Он широко улыбнулся Данилову, протянул руку:

— Не узнали?

И тут Иван Александрович понял, что это Королев. Капитан госбезопасности Королев, с которым они вместе кончали банду Широкова.

— Здравствуй, Виктор Кузьмич, я тебя и не признал сразу в штатском. Ишь ты какой стал...

Королев был одет в элегантный коричневый костюм, пиджак спортивного покроя сидел на нем как влитой. Коричневая шелковая рубашка, галстук в тон и отличные бежевые туфли.

— Трудновато тебя узнать, трудновато, — докончил Данилов.

— Это и хорошо. Нас с тобой не всегда узнавать надо. Ты садись. — Королев потянул Данилова за рукав. — Тут по моему ведомству кое-что для тебя пришло, на, читай.

Данилов развернул бумагу:

«Спецсообщение.

На ваш запрос сообщаем, что лесничий тов. Данилов Александр Андреевич в настоящее время является комиссаром партизанского отряда «Смерть фашизму». Зона действия отряда (дальше зачеркнуто). Подпись, печать».

Данилов сглотнул комок, подступивший к горлу, и еще раз прочитал спецсообщение. Жив отец. Жив. А он уже и надеяться перестал. Комиссариат. Прямо как в гражданскую.

Он повернулся к Королеву, но в это время распахнулась дверь кабинета, и из нее вышли люди. Они шли через приемную, о чем-то споря, видимо, продолжая неоконченный разговор. Но Данилов не слышал, он не услышал, как помощник пригласил их пройти. Он был далеко, на Брянщине у отца, в его доме, окна которого выходили в лес и в котором было так хорошо и тихо.