Александр Субботин - Белоручка

Голос Яцко, звеня, отражался от кафеля в ванной и разносился по всей квартире.

– На приёме? – удивился Бабкин.

– Хорошо, не на приёме, – поправилась Анфиса. – Как же это… Конференция. Что-то связано с взаимодействием с властью. Наверное, все будут.

– А, – кивнул Бабкин и отправился к кофеварке за новой порцией напитка. – Тогда мне точно направили.

– Ты можешь посмотреть? – не унималась Анфиса.

– Сейчас не время, – осанисто повторил Бабкин и, кажется, хотел добавить что-то ещё, но, увидев быстро выскочившую из ванной Анфису с плотно сжатыми губами, тут же осёкся. Она была уже почти накрашена. Анфиса подошла к столу и грубо сунула Бабкину в руки его смартфон.

– Посмотри сейчас же, пожалуйста, – с плохо скрываемым раздражением попросила она.

Бабкин повиновался. И только когда на экране появилось письмо с губернским бланком, она молча вернулась в ванную заканчивать свой макияж.

– Ну что там? – спросила она, дав Бабкину время прочитать письмо и вдуматься.

А Бабкину в самом деле было о чём подумать. Ознакомившись с приглашением, он ощутил сразу два противоречивых чувства. Первое было сродни мысли, которую исповедовал Минусов, что с властями следует договориться и выторговать, быть может, не только финансирование своей деятельности, но даже живых денег в руки – за обещание в будущем сократить число протестных акций. А по этой части, в смысле по части акций, Бабкин являлся в городе фигурой видной. Другое же чувство шло скорее из самых глубин его природы – мятежное и несогласное. Ему даже на миг показалось, что сейчас он просто удалит письмо, как будто и не было его никогда, и никуда не пойдёт. А там пусть сами копаются. Соберут наверняка всякую шушеру, а ему с ними за одним столом сидеть будет противно, не то что обсуждать какие-то вопросы и вырабатывать компромисс. А главное, не решат ведь ничего полезного и толкового, но согласившись (а они ведь, дураки, согласятся на всё), этот… как его… Капризов обязательно подумает, что всех сможет купить. Или, что ещё противней, посмотрит и решит, что, полив елеем израненные души бунтовщиков, сможет всех угомонить, вразумить, подчинить. Будто бы детей малых, которые только от невнимания к себе взрослых капризничают.

Второе чувство в душе Аркадия Васильевича мало-помалу вроде бы начало брать верх. И он уже открыл свой широкий рот с толстыми губами и большими выпуклыми зубами, чтобы крикнуть Анфисе, что всё это чепуха и что он в эти игры играть не станет; что это предназначено только для ослов и неуверенных в себе личностей; что он продолжит борьбу на благо горожан и не постоит за ценой, которую придётся заплатить за правду (впрочем, за какую правду, он не смог бы уточнить даже под пытками). Но тут вдруг в его голову ударила ещё одна, третья мысль. И мысль, надо отметить, весьма глупая и странная. Бабкин вдруг решил сходить и послушать, на чём все сойдутся. Если ему будут предлагать деньги – взять и их. Мало того, даже позволительно с его стороны всячески поддерживать, поддакивать, заниматься всякого рода соглашательством на этом совете, какие бы паскудные решения ни принимались на нём. В конце концов, это же власть, а с властью честно играть не следует. Ведь она сама и пишет правила. А потому у честного и свободного гражданина есть одно лишь преимущество перед этой машиной насилия – лукавство.

Правда, там будет ещё и Минусов, а с ним Бабкин не очень хотел встречаться. Была у Аркадия Васильевича перед ним какая-то робость или виноватость. И это даже несмотря на нарциссический характер. Впрочем, поразмыслил Бабкин, даже из этой встречи можно будет извлечь нечто полезное. Может быть, даже про Анфису удастся узнать что-нибудь эдакое.

– Ничего особенного, – крикнул Бабкин в сторону ванной. – Приглашают самых видных. Договориться хотят.

– Ты пойдёшь? – крикнула из ванны Анфиса.

– Подумаю. У меня дела.

– Какие дела?

– Есть некоторые.

– Странно, что меня не зовут, – заметила Анфиса, выходя из ванной уже при параде.

Бабкин игриво улыбнулся.

– А ты попроси своего – пусть похлопочет. Там написано, что можно пригласить ещё.

– Как журналиста меня туда не пустят, – ответила Анфиса.

– Зачем? Как часть городской элиты.

Бабкин говорил это в насмешку, но Яцко задумалась серьёзно.

– А это неплохая мысль. Видишь, иногда с утра ты бываешь очень даже сообразительным.

– А ты уже собралась уходить? – как бы расстроившись, напомнил Бабкин.

– Да, пора.