Фридрих Незнанский - Возвращение в Сокольники

– Ну что ж, присаживайтесь, – тихо сказал он, привстав и указав рукою на стул.

– Спасибо.

– Кофе, чай, бутерброды?

– Нет, благодарю, ничего не буду.

– Что так?

– Сыт.

Смашнов снова уселся и вопросительно уставился в глаза Турецкого.

– Я пришел поговорить с вами, Алексей Робертович, по одному весьма деликатному вопросу.

– Да-да, – как-то суетливо вдруг закопошился Смашнов, – я слушаю вас.

– Дело касается охранного агентства «Центурион», – сказал Турецкий.

– «Центурион»? – удивился Смашнов. – Да, Женя занимался всем этим, но знаете… прошло с тех пор так много времени, что…

– Что все изменилось. Так?

– Не понял?

– Вы хотели сказать, что с тех пор, когда Женя Арбузов занимался «Центурионом», это самое агентство – что?… А вы были с ними в довольно хороших отношениях, верно? С этими «центурионами». Я не путаю?

– Ну это, знаете, не ко мне, – сказал Смашнов. – Об этом вы можете поговорить с коммерческим директором, с главным редактором, с нашими хозяевами наконец. Какое я-то отношение ко всему этому могу иметь? Тем более к охранному агентству!…

– Остапенко знаете? – спросил Турецкий. – Сколько раз вы встречались с этим человеком?

– С Остапенко? Лично?

– И лично, и так – не лично.

– Ну, в общем, я и не скажу точно, сколько раз, но вот лично?… Да, мы ездили к нему на дачу. Пару раз, наверное.

– Где у него дача?

– Николина Гора.

– С кем вы ездили?

– С Метлицким.

– Это коммерческий директор, правильно?

– Да.

– Он сейчас на месте?

– Да, конечно, я могу проводить вас.

– Не спешите, Алексей Робертович. У меня есть еще несколько вопросов и к вам.

– Я и не спешу.

– Главный с вами ездил?

– Он был тогда в отпуске.

– Кто-нибудь из хозяев?

– Да, я мог бы, наверное, назвать фамилии, но это уже теперь не имеет никакого значения, потому что наша газета, вернее, тридцать пять, кажется, да, именно тридцать пять процентов акций закрытого акционерного общества «Московский наблюдатель» продано.

– Именно с этой целью вы и ездили тогда к Остапенко?

– При чем здесь Остапенко? У него свой бизнес. Вряд ли ему нужна какая-то газета… какие-то проценты… Да и вряд ли бы он потянул все это. А почему вы именно меня об этом спрашиваете?

– Что ели?

– Не понял.

– Ели что? На даче. У Остапенко. Не помните? Чем вас там угощали?

– Ели? Да при чем здесь это? Не помню. Чем-то угощали. Не все ли равно?

– Кто вел переговоры: вы или Метлицкий?

– Метлицкий.

– Значит, вы ничего не знаете?

– Послушайте, но какое все это имеет отношение к тому делу, которым занималась прокуратура? Вы хоть что-нибудь можете определенное сказать о расследовании? Что у вас за методы, у прокуратуры?

– Методы самые гуманные, – сказал Турецкий. – Такие же, как и у вас. Только, в отличие от газеты, сыск и информация входят в наши прямые обязанности, а вот газетчики… Кто, говорите, приобрел тогда эти тридцать пять процентов?

– Слушайте, давайте вы сами поговорите с Метлицким. Я и так слишком много чего сказал.

– Вы не хотите мне отвечать?

– Я не могу точно сказать. Нужно смотреть бумаги. И вообще, информировать вас, работников прокуратуры, вовсе не входит в мои обязанности.

– Меня не надо информировать, я сам вам все скажу, – сказал Турецкий. – Эти тридцать пять процентов теперь принадлежат фирме «Велда». Так? Так. Остапенко имеет к ней какое-нибудь отношение? Имеет. Вы не подскажете какое?

– Я ничего не знаю.

– Вы встречались на даче с представителями «Велды» и ничего не знаете?

– Послушайте, я правда ничего не знаю! – Казалось, сейчас с ним случится истерика.

– Убит журналист. Вы пишете гневные статьи.

– Сам я ничего не пишу.

– Не важно. Вы – ваша газета. Вы ищете убийц. Вы упрекаете Генеральную прокуратуру, а сами ничего не делаете, и даже больше того, прикрываете людей, которые могут быть виновны.

– Послушайте!

– Послушаю.

– Вы пришли для чего? Чтоб разозлить меня? Не понимаю. Зачем вы пришли? Я ничего не знаю.

– Ведь Женя не был идеальным журналистом? Так? Какие у вас лично были с ним человеческие отношения?

– Никаких.

– То, что говорят о нем, правда? Что он иногда играл против правил. Что расталкивал локтями товарищей? Не всегда бывал корректен. В вашей среде ведь трудно чего-нибудь добиться, если играть по правилам?

– Как и в вашей.

– Ну, в нашей еще возможно благородство. По отношению к своим.

– Чего вы хотите? Чем я вам могу помочь? Вы вынуждаете меня отзываться нелестно о погибшем человеке? Ладно. Я мог бы отозваться. Но какое это имеет теперь значение? И зачем вам все это? Простите, но вы, кажется, несете какой-то бред. Я ничего не понимаю.