Садилось солнце: золотое, розовое, уступавшее место морской синеве, – а он все шел. Он был недоступен голоду, недоступен жажде. Месяц назад он спал рядом с машиной в горах Сьерры. Его будил вкус росы. Сейчас он был волком в городе – лесным зверем на фабрике из шума и стали.
Следующие три дня слились в зной и вар. Он просыпался пораньше, чтобы сделать отжимания и приседания. Забирался в кузов лилового грузовичка и ощущал ветер в лицо, смотрел, как встает из каньона улиц солнце. Начальник перевел их в долину, на новый участок работ. Здесь было сто пять градусов в тени. Мексиканцы работали в длинных брюках и одежде с длинными рукавами. Картер, сняв рубаху, мешал смолу. Залезал по лесенке и размазывал вонючую жижу. Он уже не ощущал зноя. Это испытание, понимал он, – так испытывают сталь меча в горне. Он пил воду из пластиковых бутылок. Обгорел – неважно. Главное, чтобы паутина осталась на месте. Ему хотелось вернуться в Ройс-холл, проверить – так хочется почесать комариный укус, – но он терпел. Они наверняка уже там, люди в черных костюмах. Надо было верить. План был хорошо продуман. Судьба определилась. Иначе та девушка его увидела бы и позвала на помощь.
И он мешал горячую черную жижу, вдыхая ядовитые испарения. Иногда яд проникал так глубоко, что он блевал, отойдя за бак. Из него лилась одна вода.
Он смотрел новости, проверяя, не отменен ли визит Сигрэма. Он смотрел записи его выступлений в Мичигане и Майами. Мужчина со сцены, улыбаясь и восклицая, призывал нацию к переменам. Ожидание выворачивало ему внутренности, выкручивало, как выкручивают стираное белье. Он не мог расцепить сжатые зубы. Но он держался. В глубине души он верил в ход времени. Он был младенцем, потом мальчиком, стал мужчиной. Он знал, что завтра неизбежно наступит, и все же ожидание неизбежного требовало океана терпения.
Иногда он думал о смерти, но не часто. Он знал, что стреляющий из толпы вполне может сам стать мишенью. Мысленно он приводил дела в порядок. В ночь перед событием разобрал одежду. Сложил немногие оставшиеся пожитки в синий ранец и положил сверху свой дневник. Его «хонда» стояла у спорткомплекса «Стейплз». В ее багажнике лежали два пистолета и шесть коробок с патронами. Будь он верующим, пошел бы в церковь – исповедаться в грехах и очистить душу, но он не верил в Бога и не пошел.
Вместо этого он рано проснулся, проспав всего час. Тихо встал и отправился в душ, перешагивая через спящих мексиканцев. Стоял под скудными струйками ржавой воды и проверял, чисто ли под мышками, в паху, между ягодиц. Он побрился перед зеркалом, стараясь не порезаться. Волосы были подстрижены, лицо и тело загорели за недели под открытым небом. Двадцатилетнее тело с сухими мышцами бегуна.
Ему не хватало пистолета. Хотелось иметь его при себе, повторить ритуал разборки, чистки, зарядки. Он считал, что это помогло бы ему расслабиться. Вместо этого, снова перешагнув через мексиканцев, он оделся: надел джинсы и белую рубашку на пуговицах. Он купил в Сакраменто пару черных туфель к костюму и теперь надел их, туго зашнуровал. Потом упал на пол и сделал сто отжиманий, выжигая безумную энергию. Его даже пот не пробил. Когда он вышел из дома, едва начинало светать.
Он прошел по засыпанным мусором улицам, держа руки в карманах. Позавтракал в «Нэйлорде», на темно-красном диванчике. В полупустом зале заправлялись таксисты и развозчики товаров. За пару столиков от него несколько заспанных хипстеров отчаянно цеплялись за последние остатки ночи. Заглянув в меню, Картер попробовал вспомнить, что ел в последний раз. Он вспомнил Тимоти Маквея, съевшего перед казнью две тарелки мороженого. Когда подошла официантка с татуировкой на шее, он заказал блины и яичницу, картофельные оладьи и апельсиновый сок. В бумажнике у него было пятьсот долларов. Все его деньги. Три доллара должно было уйти на автобус. Остальное он собирался оставить на чай – спрятать под пустой тарелкой.
После завтрака он почувствовал, что пьян от калорий. Живот раздулся как у беременной. Солнце уже встало, и, выйдя из ресторанчика, он, как вампир, заслонился от света. Было шесть тридцать утра. В университете ему нужно быть через восемь часов. Он сел в автобус, идущий на запад, и доехал до океана. По пути привыкал к ритму движения и, наверное, дремал. Много недель он не высыпался как следует.
Выйдя из автобуса, он вдохнул океанский ветер. Вдали виднелся причал Санта-Моники, над крышами домов поднималось колесо обозрения. Он прошел по Океан-авеню мимо причала и свернул на пляж у белых полотняных навесов «Шаттера». Позже, при обыске, полиция найдет песок у него в туфлях. Он постоял в тени, глядя, как играют в волейбол: мальчики в длинных трусах и женщины в лифчиках-топах взбивали в небо белый, как кость, мяч.
Читать дальше