Ольга Ракитина: Гувернантка

— Зато посетители очень внимательно слушали Константина Федоровича. Я даже записала его некоторые тезисы, он прекрасно выступил, — Жюжеван извлекла из сумочки тетрадку, намереваясь прочесть записанное (Хартулари тут замахал руками: «Избавьте меня от цитирования меня же!»), — Ага, вот: История с рубашкой такая же неудачная выдумка, как и откровенность подсудимой о своей любовной связи. И потом еще: Упомянутые доказательства обвинения, по мнению моему, настолько слабы, что ссылка на них равносильна просьбе поверить на слово. И тут кто-то в зале выкрикнул: Так кто же убил?

— Да, зрители поняли уже, что обвиняемая к смерти Николая Прознанского отношения не имеет, — кивнул Хартулари, — Ну я и рассказал о том, как понимаю его самоубийство. О том, что он был отчужден от родителей, меланхоличен, хотя и умён, но ленив и учиться не любил. Неслучаен, я полагаю, выбор даты — 18 апреля — спустя ровно месяц с того дня, когда Николай был отвергнут Верой Пожалостиной. Не желая, чтобы его уход из жизни выглядел как признак слабости и мужской несостоятельности, Прознанский обставил его романтически-загадочно: написал анонимку, заронил зерно сомнения в души близких… А вдруг и правда есть некая законспирированная организация, с которой Николай имел некие загадочные связи и которая уничтожила его? Нечаевщина еще ведь у всех в памяти. История с папиросами, пропитанными морфием тоже неслучайна. Николай понимал, что после его смерти начнут вспоминать и по-новому оценивать события последних дней и отравление странными папиросами предстанет необъяснимо-загадочным предостережением. Близкие будут вспоминать об этом и сетовать: как же мы не уберегли его после первого покушения? не поняли? не насторожились?

— Присяжные долго совещались? — спросил Шумилов.

— Час сорок. Для процесса по убийству это пустяк, — ответил Хартулари, — Вердикт был предсказуем. Один Шидловский не хотел этого понимать.

— Алексей Иванович, расскажите что с Вами? Какова Ваша будущность? — поинтересовалась Жюжеван.

Шумилов кратко поведал о собственном заявлении и том, что уже два дня сидит безвылазно дома, перечитывая романы любимого Федора Михайловича Достоевского.

— Я думаю, прокурор окружного суда Вас вызовет в ближайшие дни, — заметил Хартулари, — Ваше заявление в его нынешнем виде он принять не сможет. Станет уговаривать написать по собственному желанию, либо взять бессрочный отпуск без содержания. Вот тут Вам есть прямой резон с ним поторговаться.

— Я тоже так думаю, — кивнул Шумилов, — Я напишу, что увольняюсь по собственному желанию, но при этом потребую хорошей аттестации.

— Если надумаете судиться с этими канальями, адвокат Хартулари в Вашем полном распоряжении в любое время и в любом суде России, — сказал Константин Федорович, — В прокуратуре Вам в любом случае больше уже не работать, Вас там не простят, даже если признают, что Шидловский — каналья. Займитесь земельным правом, если сговоритесь с прокурором насчет хорошей рекомендации, то проблем с работой юристом в каком-нибудь обществе поземельного кредита не возникнет.

— А я буду рассказывать всем, что Алексей Иванович Шумилов — честнейший юрист и лучший человек в прокуратуре петербургского окружного суда, — добавила Жюжеван, — буду направлять на консультации к Вам всех, кому таковые понадобятся.

— Спасибо, спасибо. Думаю, у меня начинается новая жизнь, — улыбнулся Шумилов, — Полагаю, процесс по делу Жюжеван — неплохой повод начать жить с чистого листа.

Прошло время. Алексей Иванович больше не служил в прокуратуре. После суда по делу Мариэтты Жюжеван его уволили, не выдвигая, правда, никаких формальных обвинений. И хотя он никому не рассказывал о своей роли во всей этой истории, информация непостижимым образом просочилась, и он стал некой легендарной личностью в юридических кругах. Как тут было не вспомнить слова его тетушки Анны Тимофеевны — Петербург — город маленький. Но сам Алексей Иванович считал, что жизнь его отныне неразрывно связана с сыском, правда, пока ему самому было неясно, где найдется применения его силам.

Вадим Данилович Шидловский служил всё там же. Но репутация его в прокуратуре заметно пошатнулась. Да и здоровье стало пошаливать — сердце, знаете ли…

Мариэтта Жюжеван не покинула Россию, как предсказывали недоброжелатели. Она осталась в Петербурге и вновь занялась преподаванием. Недостатка в учениках она по вполне понятным причинам не испытывала.