Семён Колосов: Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив

– Браток, встань-ка, – скомандовал Братухин, бесцеремонно сгоняя Тихона с места, чтобы усадить старушку, хотя рядом было полно свободных стульев. Всё это были хитрые приёмчики, служившие исключительно для того, чтобы с самого начала заявить о своём превосходстве, и на самом корню подавить любое сопротивление со стороны потенциальных соперников в борьбе за контроль над ситуацией.

Тихон как зачарованный послушался новоявленного командира и пустил на своё место старуху. Та зашлась словами благодарности, на что Братухин в свою очередь ответил ей привычной натянутой улыбкой.

– Хозяин, – как ни в чём не бывало продолжил Братухин, не замечая стоящего рядом остолбеневшего Тихона, – где у вас ключики от того амбара, надобно коней загнать.

Степан Тимофеевич опомнился, давая понять, что хозяин вокзала он.

– Он не заперт.

– Найди какой-нибудь замок, ладно? – распорядился Братухин, кладя свою руку на плечо станционного смотрителя. – Ключ я у тебя заберу.

Тон Братухина был самым что ни на есть располагающим и дружественным, но глаза говорили совсем об обратном. Никого он здесь другом не считает и его любезность не больше, чем плохо скрываемая фальшь, изображаемая только для приличия.

Степан Тимофеевич вынес замок от пакгауза, и офицер, похлопав станционного смотрителя по плечу, спросил:

– Подсобишь моим, браток, ладно?

Степан Тимофеевич не хотел, но не мог не кивнуть головой. По нему было видно.

Потом Братухин развернулся к Павлу Нелюбину и обратился к нему с таким же вопросом-приказом.

– Руки, – чугунным голосом сказал Нелюбин, смутив нахального офицера. Но в спор не вступил, послушно выходя за дверь.

Казак с пленным загонять коней не пошли.

– Ступай, – казак толкнул в спину озябшего красноармейца, и тот зашаркал по полу великанскими валенками, оставляя на кафеле грязные полосы от своих ног. Мелкие круглые льдинки, как россыпь хрусталя, расселись у него на воротнике; снег забился в складки шинели. После извивающегося неустойчивого снега и неустанной ходьбы неторопливо идти по ровному кафельному полу казалось ему чудом.

Казак усадил его на скамейку возле оранжереи, а сам подошёл к столикам буфета. Он извлёк из кобуры обрез и положил его на стол дулом к пленному красноармейцу, затем снял шинель и обнаружил под ней сермягу 2 2 Сермяга – кафтан из грубого некрашенного сукна. . Рассыпая повсюду звенящие горошины снега, встряхнул шинель.

Братухин последовал его примеру. Под шинелью офицера был военный китель, который плотно облегал его выпяченный живот и оттопыренный налитый зад. Когда Братухин ходил, он чуть выпячивал свои большие, надутые как меха, ягодицы. При каждом шаге они перекатывались, и это бросалось в глаза. Однако полнота охватила только бёдра да живот Братухина, лицо его вовсе не было толстым, да и другие части тела были вполне праведного вида. Глаза его – серые, почти бесцветные, наверное, больше из-за редких и светлых, как сухая трава, бровей и тонких почти незаметных ресниц. Волосы такого же цвета как брови и короткие, как у мальчика, а по бокам чуть в мелких кудряшках, но с первыми признаками облысения: со лба к макушке протянулись длинные залысины, а волосы уже были не такие густые. Лицо офицера начисто выбрито и какое-то красноватое. Уши из-за короткой причёски топорщились в стороны, и обязательно эта улыбка-оскал. Он то и дело растягивал губы, обнажая ровный частокол белых зубов.

Старуха, отдышавшись, тоже освободилась от своих одежд и размотала шали.

– А вы чьи будете? – спросил отец Михаил, подходя к Братухину.

Братухин взглянул на священника, а потом ответил:

– Колчаковские мы.

Братухин заметил на груди отца Михаила мутный медный крест, местами покрытый зеленоватой патиной 3 3 Патина – оксидно-карбонатный налёт на меди. , но ничего не сказал.

Уловив его взгляд, отец Михаил протянул офицеру руку и представился, после чего последовал примеру военных и снял с себя тулуп. Под тулупом, естественно, была ряса.

В помещении становилось теплее, и снег таял. Он струйками сбегал с валенок, образуя на грязном полу лужицы; скатывался в прозрачные бусинки воды и как украшение сидел на овчинных воротниках и шапках.

Батареи были тёплыми, но едва ли они могли хоть что-нибудь обогреть. Основной поток тепла валил из котельной. Там была уже летняя жара, и Братухин с казаком развесили на трубах свои вещи.

Вернулся Нелюбин, станционный смотритель и третий солдат.