Фридрих Незнанский - Когда он проснется

Гера выставлял на стол все новые блюда. Была тут и яичница-глазунья на шкварках, и нарезанный толстыми ломтями голландский сыр, и грибы, и красные домашние помидоры в глубокой миске. В довершение всего он принес поджаренные в духовке румяные куриные окорочка.

Богдан засопел, с неодобрением поглядел на пиво и, набравшись мужества, произнес:

– А чего, баб Люба, самогонкой не угостишь?

Бабка, услышав знакомое слово, оторвалась от книжки и глянула на Богдана. В ее водянистых зрачках появился смысл.

– Дорог нынче самогон-то. Не укупишь, – произнесла она четко и раздельно.

– А мы постараемся. Заплатим, – весело сказал осмелевший Богдан, вытаскивая из кармана бумажник, в котором содержалась пухлая пачка, состоявшая из украинских гривен, российских рублей, литовских латов, польских злотых, американских долларов и даже узбекских сомов.

– Как в банке. Выбирай – не хочу, – сказал он и протянул пачку бабке. При этом Богдан подмигнул подельникам, мол, повеселимся сейчас.

Увидев деньги, бабка заблестела глазами и окончательно закрыла свою книжку. Чуть сощурясь, она безошибочно вынула из предложенной ей пачки зеленую десятидолларовую бумажку, профессиональным движением провела морщинистым пальцем по портрету, проверяя, не фальшивая ли, и мигом спрятала купюру в многочисленных складках своей одежды.

– В подполе пятилитровую бутыль возьмите, – сказала она и вернулась к своей книжке.

Все присутствующие, кроме, понятно, Богдана, прыснули со смеху. Последнему, конечно, жаль было десятки, но желание отведать бабкиного самогона оказалось сильнее. И Богдан, не без труда забыв о долларах, исчезнувших в руках ушлой бабы Любы, присоединился к всеобщему веселью.

Лева в это время куда-то незаметно отлучился и вернулся с традиционной пятилитровой бутылью, запечатанной самодельной пробкой.

– Грушевый, – с гордостью сказал он. – На кремнях. И еще марганцовкой очищена. Бабка свое дело знает.

Он с трудом, зубами вытащил огромную пробку и всем по очереди дал понюхать из горлышка. Гера облизнулся.

– Мне не наливай, – брезгливо поморщился Михась. – А ты що, хлопчина, зажурывся? – обратился он к Богдану.

Тот криво усмехнулся, пожал плечами и, стряхнув с себя оцепенение, подсел к товарищам. Однако задумчивое выражение так и не исчезло с его лица.

Налили, выпили. Самогон действительно оказался замечательным. Подельники с наслаждением выпили ароматной забористой жидкости. Потом каждый потянулся к приглянувшейся закуске. Завязался разговор на смеси украинского и русского, потому как Лева, хоть и был в душе «свядомым украинцем», на родной мове не говорил по причине своего «москальского» происхождения. Однако он понимал беглую речь и время от времени встревал в общий разговор. Отвечали ему по-украински, но потом, забывшись, переходили на русский.

Старуха, не принимая участия в застолье, сидела за столом. Время от времени она сурово поглядывала на гостей и на большую бутыль.

– Баба Люба, это хлопци с Украины! – гаркнул ей на ухо Лева.

Старуха пошевелила бровями, как филин, но ничего не ответила. Трудно было разгадать, понимает ли она вообще, что происходит. Видимо, единственное, что на время могло вернуть ей рассудок, была купля-продажа самогона.

Лева решил подурачиться:

– Глядите, глядите.

Он вынул из рук старухи детскую книжку и вложил вместо нее яркий иллюстрированный журнал с голой девицей на обложке. Все невольно замерли, ожидая бабулиной реакции.

Старуха внимательно посмотрела на девицу, послюнила палец и с тем же бесстрастным выражением на лице принялась перелистывать скользкие глянцевые страницы.

– Зря ты так на нее, – заявил Гера. – Я тут с ней день побув, так она получше некоторых соображает.

– Ага, – обиделся Лева. – Я-то ее получше знаю. Это она с виду божий одуванчик, а сама один раз мои права сожгла. Я их на ночь забыл спрятать, оставил тут на подоконнике, а ей ночью в башку ударило, будто война, а я свой партбилет на окне оставил. Ну корочки-то красные! И сожгла. Казала, «щоб немци не знайшли». Ну пришлось новые выправлять. А что делать?

Михась в разговоре почти не участвовал, ждал, пока хлопцы наедятся, а сам пил пиво, закусывая соленым арахисом, и переводил взгляд то на Богдана, то на Леву. Неожиданно он встал, поправил ремень с массивной металлической пряжкой и гаркнул:

– Богдан Мысько!

Лева даже вздрогнул. Богдан вскочил, по-военному вытянулся в струну, по-особому отдал батьке честь. Ладонь его сначала коснулась левой стороны груди, затем, сложив вместе указательный и средний палец, Богдан приложил их к правому виску.