Аркадий Вайнер: Без компромиссов: Гонки по вертикали. Я, следователь… (сборник)

Следователь

Начальник уголовного розыска сказал:

– Получено указание этапировать его завтра в Москву. Дальнейшее следствие будет вести Прокуратура Союза.

Я пожал плечами:

– Им виднее...

– Вас подвезти до гостиницы?

– Нет, спасибо, лучше пройдусь. Людям кабинетного труда надо больше гулять перед сном...

Я вышел на улицу. Дождь кончился. Ветер расшвырял облака. Над головой висели звезды, тяжелые, яркие. А я уже совсем отвык от звезд. Шуршали под ногами подсохшие листья платанов, ветер подхватывал их и с треском гнал по мостовой. В костеле часы пробили три.

Я шел по длинной пустынной улице, полого опускавшейся вниз, и думал о том, что хорошо бы приехать сюда вновь. Не ловить Бандита, а просто гулять по этим тенистым улицам и возвращаться ночью в гостиницу не из тюрьмы, а из ресторана. Или из театра. Мне все равно. Только бы не из милиции и не из тюрьмы. И ходить по магазинам, чтобы покупать гуцульские безделицы, а не поджидать в них бандитов.

Я ведь совсем не герой, и приключения Джеймса Бонда не по мне. Наверное, беда в том, что у меня совсем нет честолюбия, и следователем я стал случайно. Когда все мои приятели-пацаны мечтали быть летчиками, пожарными и пограничниками, я мечтал стать дворником. Честное слово! Мечтал стоять по утрам у дверей нашего дома, в белом фартуке с красивой бляхой, и первым, самым первым в этот день говорить всем жильцам: «Доброе утро!» Просто я хотел говорить всем людям «Доброе утро!». А получилось совсем наоборот. И когда я могу сказать людям «Спокойной ночи!» – во мне теплится глупая детская радость, что и я не зря живу на земле.

Завтра я уеду из этого прекрасного города к себе домой, и кто знает, попаду ли когда-нибудь сюда снова. Потом подумал, что, наверное, у меня уже и дома никакого нет. Не ответила Наташа. Не смог я сказать ей про настоящую нежность. Да и не в этом дело. Не может, видно, одной любви хватить для счастья двум совсем непохожим людям...

Я постоял около памятника Мицкевичу, потом сказал ему:

– Адам, вы слышите, какая тишина?

Мицкевич смотрел на меня молча, с доброй улыбкой. Тогда я сказал ему:

– Снизойдите, Адам! Конечно, я не поэт, а простой и не слишком удачливый человек. Но я ведь и для вас, поэтов, стерег эту тишину.

Я положил руку на его теплый бронзовый башмак.

– А в смысле невезучести Пашке Каргину еще хуже, чем мне. У него даже день рождения восьмого марта...

И тут вспомнил, что сегодня у меня день рождения. Да-да, день рождения – 1 октября! А не 29 февраля или 8 марта, что было бы по отношению ко мне правильнее. И я почему-то ужасно обрадовался, что у меня день рождения. Что сегодня мне исполнилось двадцать девять лет! Хорошо было бы выпить по этому поводу, да в три часа ночи нигде не выпьешь. Прекрасно, что общепит так принципиально борется за мое здоровье и нравственность.

– Ура общепиту! – сказал я и пошел в гостиницу. И настроение у меня было великолепное.

Я бегом поднялся на второй этаж и вдруг увидел напротив своей двери фигуру. Инстинктивно бросив руку на карман, спросил строго:

– Это кто тут ходит? – И сделал еще шаг. – Элга? Как вы сюда попали?

Она подошла ко мне вплотную и уткнулась лицом в грудь:

– Мне надо было хоть еще один раз вас увидеть...

Я обнял ее за плечи и почувствовал себя необычайно мужественным и сильным.

– А почему вы ждали в коридоре, а не в номере?

– Потому что посторонних людей в номер не пускают.

– Ну уж это дудки! Я сам разберусь, кто мне посторонний...

И я понял, что жизнь замечательна, даже если ты в детстве мечтаешь быть дворником и за тобой никто не хочет стоять в очереди.

Москва, январь 1968 г.