Елена Басманова - Заговор стервятников

Павел Миронович вынул из кармана пухлявую черную книжицу с серебряным крестом на обложке и протянул ее полковнику.

— Библия? — равнодушно покосился господин Ястребов.

— Была зашита в матрас, — многозначительно пояснил Тернов. — На последней странице тайный шифр.

Господин Ястребов открыл Библию и убедился, что молодой человек не лжет — черной тушью в столбик были выведены какие-то иероглифы и цифры.

— Вы позволите? — спросил он, переводя взгляд с Вирхова на Тернова. Разумеется, Тернов возражать не стал, молчал и Вирхов. Библия китайца погрузилась в полковничий карман. — Прошу простить за внезапное вторжение. Весьма признателен за прием. Есть, конечно, среди молодежи экземпляры, готовые даже собирать деньги в поддержку микадо. А все-таки вот такие как вы, — он благосклонно кивнул закрасневшемуся Тернову, — заставляют верить, что молодежь у нас прекрасная, и напрасно либералы клевещут о наемном энтузиазме и казенном патриотизме нашей молодой поросли.

Полковник встал и, не дожидаясь ответных любезностей, вышел из вирховского кабинета.

С минуту тишину ничего не нарушало.

— Все, довольно, — очнулся от невеселых раздумий следователь, — самодеятельностью мне заниматься некогда. Вы бы еще ему о Бурбоне рассказали.

Тернов чувствовал себя предателем; сладкая месть уже не казалась ему достойным ответом бесчувственному наставнику.

— Это мое дело, — сказал злобно Вирхов. — И я должен найти убийцу. Убийство со шпионажем не связано.

Тернов благоразумно не стал спорить. Он знал, что возражения и дерзкие комментарии только сильнее разъярят Вирхова.

— Я изучил материалы первоначального дознания, — виновато отрапортовал он.

— Отлично, — отрезал Вирхов. — Захватите с собой агента, поедем на Подъяческую.

— Но, Карл Иваныч, — робко подал голос письмоводитель, — всех агентов услали на Дворцовую. Там ожидается многолюдная манифестация патриотического характера.

— О, черт, — выругался Вирхов, — нашли время манифестировать. Ладно, поедем так. Авось не промахнемся.

Через четверть часа дежурный извозчик уже катил свои сани по петербургским улицам. Солнышко пригревало едва-едва, и Вирхов, зажмурив глаза, наслаждался его кротким теплом. Только переехав Троицкий мост, он подал голос.

— Ну, рассказывай, Павел Миронович, про свои похождения и про своего Бурбона.

Тернов понял, что начальственный гнев миновал.

— Да ведь я, Карл Иваныч, еще вчера хотел вам про этого китайца все рассказать. А пока его берлогу разыскивал да обследовал, на сумасшедшего наткнулся. Явилась к мужичку прекрасная Елена, а он со страху в окно сиганул, да и раму вышиб. Кричал, что он последний российский Бурбон, за которым охотится привидение. Забыл чье… Марии Стюарт, кажется. Хотел вам рассказать, а вы гневаться изволили сразу же.

— Не с того ты, дружок, начал, — миролюбиво ответил Вирхов. — Вечно тебя черт-те знает куда заносит. А что с китайцем?

Тернов, захлебываясь от волнения, наконец-то изложил подробности своего визита к госпоже Гордеевой, результаты изысканий на Роменской, 5.

— Так ведь вы же отсутствовали, Карл Иваныч, а мне не терпелось дознание продвинуть, проявить инициативу… — завершил он рассказ.

— Ладно, — Вирхов уже совсем оттаял, — пусть с Библией контрразведка поработает, шпионов поищет. Я думаю, дело проще. Я тоже инициативу проявил. Может, сейчас убийцу-то и схватим. Вот тогда все и займет свои места. Увидим, кто прав. Нечего гадать.

Они остановили сани в узкой улочке у дома Сежеговых, нырнули под арку и, справившись у дворника, направились к парадной, где на пятом этаже снимал комнату студент Технологического института Фридрих Герц.

На скрежет шепелявого механического звонка-бабочки дверь открыла усохшая старушка в замызганном фартуке. Она не слишком охотно повела посетителей по длинному обшарпанному коридору в дальнюю комнату. Шаркая войлочными туфлями, она бурчала себе под нос, что жилец-то болен, простудился, лежит, насквозь промок, да и одежонку еще не высушил.

На узкой кровати, поверх лоскутного одеяла, из которого торчали клочья грязной ваты, возлежал господин Герц, долговязый студент: лицо округлое, щеки впалые, нос крупный, беспородный. Он был одет в поношенную домашнюю куртку, служившую когда-то сюртуком. Из-под головы высовывалась подушка в несвежей наволочке, на другой, такой же засаленной подушке, ближе к жарко протопленной голландке грелись огромные ступни в толстых шерстяных носках. В комнате стоял смачный запах просыхающей кожи, исходящий от прислоненных к печи подошв разношенных сапог.